Пожарский

Володихин Дмитрий Михайлович

Поляки не собирались сдаваться. К ним пришло пополнение — те самые гайдуки Ходкевича. Гарнизон ждал возвращения гетмана или, еще того лучше, пришествия самого короля под Москву. Неизвестно, сколько велики были силы, оборонявшие центр Москвы от земцев. В литературе всплывают цифры 3–4000 бойцов. Верить им нельзя, слишком уж они гипотетичны. Вероятно, поляков и немецких наемников осталось меньше.

Но, во всяком случае, их командир Струсь обладал значительным ресурсом сопротивления. События, последовавшие за разгромом Ходкевича, показали, что он мог драться, и драться успешно. В конце концов, люди Струся занимали две мощнейших крепости и являлись профессионалами войны. Они могли уповать и на рознь в русском военном руководстве. У них, по большому счету, имелась лишь одна серьезная проблема: недостаток съестных припасов.

Ополченцы, воодушевленные победой над гетманом, пытались взломать оборону врага. Но их предприятия на этот счет, не подготовленные, осуществленные наспех, показали: перед земцами стоит непростая задача. Кремлевский гарнизон — крепкий орешек.

Через две недели после ухода Ходкевича русское войско организовало бомбардировку Кремля и подожгло палаты князя Мстиславского, но полякам удалось потушить пожар. Несколько суток спустя ополченцы бросились на штурм Кремля, однако были отбиты [199] .

199

Будило

И. Дневник событий, относящихся к Смутному времени // Русская историческая библиотека. Т. 1. СПб., 1872. С. 327, 339.

Русское командование испытывало страшные трудности, о которых речь пойдет ниже. Сохранялась угроза возвращения гетмана, да и прихода самого Сигизмунда. В конце концов, нашим воеводам не хотелось напрасно растрачивать людей на штурмах. Поэтому князь Пожарский, как сильнейший из русских воевод, двумя днями позднее неудавшейся атаки направил осажденным послание, где убеждал их сдаться.

Вот текст письма в польском пересказе: «Ведомо нам, что вы, сидя в осаде, терпите страшный голод и великую нужду, что вы со дня на день ожидаете своей погибели. Вас укрепляют в этом и упрашивают Николай Струсь и Московского государства изменники Федька Андронов и Ивашко Олешко с товарищами, которые с вами сидят в осаде. Они это говорят вам ради своего живота. Хотя Струсь ободряет вас прибытием гетмана, но вы видите, что он не может выручить вас. Вам самим известно, что в прошлом году Карл Ходкевич приходил со всем полевым войском; Сапега был тоже с большим войском, и сидели в Москве, и с Зборовским и со многими другими полковниками; много было тогда польского и литовского войска; никогда прежде не бывало столько ваших людей, и однако мы, надеясь на милость Божию, не убоялись множества польских и литовских людей, а теперь вы сами видели, как гетман пришел и с каким бесчестьем и страхом он ушел от вас, а тогда еще не все наши войска прибыли. Сдайтесь нам пленными. Объявляю вам, — не ожидайте гетмана. Бывшие с ним черкасы, на пути к Можайску, бросили его и пошли разными дорогами в Литву. Дворяне и боярские дети в Белеве, ржевичане, старичане перебили [?] и других ваших военных людей, вышедших из ближайших крепостей, а пятьсот человек взяли живыми. Гетман с своим [конным] полком, с пехотой и с челядью 3 сентября пошел к Смоленску, но в Смоленске нет ни одного новоприбывшего солдата, потому что [польские люди] ушли назад с Потоцким на помощь к гетману Жолкевскому, которого турки побили в Валахии. И эти новоприбывшие побиты с гетманом под Краковым без остатка, — теперь идет шестая неделя, как это было. Королю теперь нужно думать о себе, — он рад будет, если его избавят от турок. Войско Сапеги и Зборовского — все в Польше и в Литве. Не надейтесь, что вас освободят [из осады]. Сами вы знаете… [что ваше нашествие на Москву?] случилось неправдой короля Сигизмунда и польских и литовских людей и вопреки присяге. Вам бы в этой неправде не погубить своих душ и не терпеть за нее такой нужды и такого голода… Берегите себя и присылайте к нам без замедления. Ваши головы и жизнь будут сохранены вам. Я возьму это на свою душу и упрошу [согласиться на это] всех ратных людей. Которые из вас пожелают возвратиться в свою землю, тех пустят без всякой зацепки, а которые пожелают служить Московскому государю, тех мы пожалуем по достоинству. Если некоторые из вас от голоду не в состоянии будут идти, а ехать им не на чем, то, когда вы выйдете из крепости, мы [вышлем таковым подводы]… А что вам говорят Струсь и московские изменники, что у нас в полках рознь с казаками и многие от нас уходят, то им естественно петь такую песню и научать языки говорить это, а вам [стыдно], что вы вместе с ними сидели. Вам самим хорошо известно, что к нам идет много людей и еще большее их число обещает вскоре прибыть… А если бы даже у нас и была рознь с казаками, то и против них у нас есть силы и они достаточны, чтобы нам стать против них». [200]

200

Будило И. Дневник событий, относящихся к Смутному времени // Русская историческая библиотека. Т. 1. СПб. 1872. С. 326–330. Точный перевод этого послания затруднителен, поскольку пересказ его весьма сбивчив и приведен с явными лакунами. С. М. Соловьев, возможно, знал его русский оригинал и привел его в неполном пересказе: Соловьев С. М. История России с древнейших времен // Соловьев С. М. Сочинения. В 18 кн. Кн. IV. М., 1989. С. 659–660, 666.

Дмитрий Михайлович предлагает польскому гарнизону почетные условия сдачи. Он обещает сохранить вражеским воинам жизнь, свободу и даже помощь при возвращении на родину. Князь понимает: далеко не все в его армии готовы обойтись с неприятелем столь гуманно. Многие жаждут мести. Но он поступает и благородно, и предусмотрительно. С одной стороны, Пожарский оказывает голодающим полякам милость, притом милость дорогостоящую. С другой… у него перед глазами пример Первого земского ополчения. Оно простояло в Москве год, ослабело, разодралось внутри себя, но задачи не выполнило. Воевода понимает, сколь гибельно может сказаться на земском деле новое промедление. А потому выдвигает самые мягкие, самые щадящие условия, какие только возможны в создавшейся ситуации.

Но поляки не слышат его. Благородство князя воспринимается ими как слабость. Они ослеплены недавней удачей. Поражение земцев на штурме Кремля наполнило тамошних сидельцев горделивой надеждой: отобьемся!

И польские офицеры отвечают Пожарскому в самом оскорбительном тоне. Вот показательные выдержки из послания поляков: «Письму твоему, Пожарский, которое мало достойно того, чтобы его слушали наши шляхетские уши, мы не удивились по следующей причине: ни летописи не свидетельствуют, ни воспоминание людское не показывает, чтобы какой либо народ был таким тираном для своих государей, как ваш… Чего вы не осмелитесь сделать природному вашему государю, когда мы помним, что вы сделали нескольким из них в последнее короткое время! Теперь же свежий пример: ты, сделавшись изменником своему государю, светлейшему царю Владиславу Сигизмундовичу, которому целовал крест, восстал против него, и не только ты сам — человек не высокого звания или рождения, но и вся земля изменила ему, восстала против него. Забыв Бога, надеясь лишь на свою силу и множество своих людей, не дожидаясь прибытия царя, которому назначили срок ваши думные бояре и вся ваша московская земля, кинулись на рыцарство царя Владислава, а что ваша измена обрушилась на ваши же головы, то это показывает, что Бог произнес против вас праведный свой суд. Теперь вы, как видим из вашего письма, не только обвиняете в измене польский и литовский народ, но рады бы весь мир привлечь в товарищество с вами и найти людей, подобных вам в измене. Вы нас привлекаете прежде всего к тому, чего никогда не делали ни наши предки, ни мы, и чего не будут уметь делать и наши потомки. Как никакой народ не пошел в сообщничество с вами по измене, так и мы не пойдем, и при Божией помощи удержим царю Владиславу эту Московскую крепость и столицу. Он имеет право на вас, как государь, которому вы присягали на верность и подданство. Через него Бог вскоре смирит гордые и твердые ваши выи и укротит ваши бесчестные бунты, омерзевшие Богу и людям. Вам не новость сочинять в письме ложь, потому что ваши глаза не знают стыда. При столкновениях с вами мы хорошо присмотрелись к вам. Мы хорошо знаем вашу доблесть

и мужество; ни у какого народа таких мы не видели как у вас, — в делах рыцарских вы хуже всех классов народа других государств и монархий. Мужеством вы подобны ослу или байбаку, который, не имея никакой защиты, принужден держаться норы. Ваше мужество, как это мы хорошо знаем и видим, сказывается в вас только в оврагах и в лесу; ведь мы хорошо видели собственными глазами, как страшен был вам гетман великого княжества литовского с малою горстью людей. Мы не умрем с голоду, дожидаясь счастливого прибытия нашего государя — короля с сыном, светлейшим Владиславом, а счастливо дождавшись его, с верными его подданными, которые честно сохранили ему верность, утвержденную присягой, возложим на голову царя Владислава венец… Впредь не пишите к нам ваших московских сумасбродств, — мы их уже хорошо знаем. Ложью вы ничего у нас не возьмете и не выманите. Мы не закрываем от вас стен; добывайте их, если они вам нужны, а напрасно царской земли шпынями и блинниками не пустошите; лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих людей. Пусть хлоп по-прежнему возделывает землю, поп пусть знает церковь, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей, — царству тогда лучше будет, нежели теперь при твоем управлении, которое ты направляешь к последней гибели царства… Не пиши нам лукавых басен; не распускай вестей; потому что мы лучше тебя знаем, что делается в нашей земле. Король польский хорошо обдумал с сенатом и Речью Посполитой, как начать ему войну, как усмирить тебя архимятежника и как вести эту войну до конца. Король польский никогда не имел и не будет иметь скудости в людях. Такого [множества людей] ты не только никогда не видел, но и не слыхал. Турки никогда нам не были страшны и не будут. Если ты, Пожарский, кроме находящихся при тебе своевольников и шишей, присоединишь к себе еще вдвое больше бунтовщиков таких, как ты, то и тогда, при Божией к нам милости, не получишь пользы… и т. п.» [201] .

201

Будило И. Дневник событий, относящихся к Смутному времени // Русская историческая библиотека. Т. 1. СПб., 1872. С. 332–338.

От этих словес, разумеется, никто из русского воинства не разошелся «по сохам». По всей видимости, в нашем лагере неприятельскую бумагу читали со смехом. Надо иметь истинный талант к фанфаронству, чтобы этак петушиться после августовского разгрома!

Осаждающие не столь уж плотно блокировали центр города: у них явно не хватало сил обложить всякую щель, поставить дозоры на каждой улице. Польский гарнизон имел сообщение и с королем, и с гетманом. Тайные гонцы доставляли из Москвы донесения, а потом возвращались с ответными письмами.

Сигизмунд благодарил кремлевских сидельцев за «рыцарские подвиги», просил не сдаваться и желал «доброго здравия». При том голоде, который распространился среди осажденных, монаршие слова звучали как издевательство. Король не обещал ни поддержки, ни даже жалования за службу. Пожарский говорил своим врагам правду: Сигизмунд просто не имел сил для продолжения борьбы.

Возникает вопрос: какие обстоятельства мешали ополченцам начать давление на Китай-город и Кремль сразу после победы над Ходкевичем? В самом деле, первая попытка взять Кремль приступом произошла через несколько недель после отступления гетманских войск. Так почему же земцы бездействовали всё это время? Отчего не воспользовались той деморализацией, которая коснулась осажденных в результате потерь на вылазках и поражения деблокирующего корпуса?

Самое время рассказать о трудностях, постигших русское командование, и о трудах, выпавших на долю русской армии.

Прежде всего, общее дело страдало от несогласия между главными полководцами двух земских ополчений.

Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой требовал от Минина и Пожарского если не повиновения, то хотя бы формальных почестей, соответствующих высоте его рода; Пожарский не соглашался. «Начальники же начали между собой быть не в совете из-за того, что князь Дмитрий Тимофеевич хотел, чтобы князь Дмитрий Пожарский и Кузьма ездили к нему в таборы, — сообщает летопись. — Они же к нему не ездили, не потому, что к нему не хотели ездить, а боясь убийства от казаков» [202] .

202

Новый летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 14. СПб., 1910. С. 126.

Для современного человека требование, выдвинутое Трубецким, просто непонятно. За Пожарским — более сильное войско, за Пожарским — Минин и огромная область, доверившая ему власть над ополчением. Казалось бы, какое право Дмитрий Тимофеевич имеет принуждать Пожарского к подчиненной роли? Да хотя бы к видимости подчинения! Но для служилой аристократии начала XVII века требование князя Трубецкого звучало как нечто само собой разумеющееся.

Семейство Трубецких занимало в старомосковской служилой иерархии место намного более высокое, нежели семейство Пожарских. Тут и спора нет! Сам Дмитрий Михайлович никогда не оспаривал этого. А если бы взялся оспаривать, то оказался бы неправ, непрям и нечестен. Князь Д. М. Трубецкой, родовитый Гедиминович, по знатности намного превосходил его. Предки Дмитрия Тимофеевича ходили в боярах и воеводах, бывали «в приближении» у государей русских. Трубецкие очень долго сохраняли особые права полунезависимых удельных владык в своем вотчинном гнезде — городе Трубчевске. Они обладали обширными земельными владениями. Наконец, и сам Дмитрий Тимофеевич являлся богатейшим землевладельцем. Но не в богатстве дело. При старом порядке — при Иване Грозном, при Федоре Ивановиче, при Борисе Годунове, при Василии Шуйском, да вплоть до Ивана Великого — Трубецкие преобладали над Пожарскими, как, впрочем, и над подавляющим большинством русских аристократических родов. Князь Д. М. Пожарский, возвысившийся в условиях полного слома старой системы, своими действиями объективно возвращал старый государственный строй. Величие его состояло в том, что он в переломный час нашей истории посмел подняться над собственной родовой слабостью, а потом, не щадя сил, реставрировал порядок, при котором эта родовая слабость должна была в полной мере проявиться вновь. Победив Ходкевича, Пожарский встал на половине пути к реставрации Московской державы. Однако вместе с державою, вместе с государем должна была возвратиться и старинная служилая иерархия. По старому же положению вещей Дмитрий Михайлович без спора обязан был склонить голову перед Трубецким…

Пожарский мог явить еще тысячи заслуг перед страною, но служба не исправила бы ему «отечество» — как тогда именовали родовую честь. Кровь Трубецких выше крови Пожарских, а кровь, по тем временам, безусловно преобладала над служебными достижениями.

Что в большей степени повлияло на поведение Пожарского? Возможно, действительное опасение казачьих каверз. Возможно, уязвленная гордость — хоть и умел князь преодолевать ее позывы. Но не менее того, надо полагать, и тревога иного рода. Дмитрий Михайлович в деле оказался сильнее Трубецкого. Тот стоял вместе с Ляпуновым и Заруцким более года на Москве, но одолеть неприятеля не мог. Явился Пожарский, и поляки отхлынули от столицы. Пожарскому доверяла земская масса из поволжских и замосковных городов. Пожарскому симпатизировало русское дворянство и посадский люд. Трубецкой ладил только с казаками. Даже дворяне уходили от него к Пожарскому. Подчинился бы Дмитрий Михайлович Трубецкому и, как знать, не развалилось ли бы ополчение, во многом скрепленное верой в своего вождя? Не наделал ли бы ошибок Трубецкой? Интересы дела и сомнения в способности Трубецкого довести его до конца, вероятно, стали главной причиной отказа.