Пожиратель Душ
Шрифт:
– С этим никакой срани. Монашка, у которой он служит, сейчас далеко, а сила следа на закате завтрашнего дня пропадет. Еще девка из ихнего мира на него заглядывалась, так она ворожбе не обучена. Не, здесь нет никого, кто мог бы нагадить, никому он не нужен.
Есть такая разновидность ворожбы, позволяющая найти человека, чья кровь недавно была пролита – но с двумя ограничениями: ищущий должен испытывать чувство привязанности к объекту поисков, и успеть нужно до заката следующего дня. Чем сильнее привязанность, тем больше шансов на успех. Знай Ксават заранее, что подвернется возможность
Встретились-то они случайно. Поделившись с охотниками своими подозрениями относительно Шеорта цан Икавенги, Ксават забрал из номера заветную сумку с двойным дном и отправился на прогулку. Детское удовольствие того же порядка, что покупка дорогого лакомства или поход в цирк. В сумке был спрятан седой парик, накладная борода и коробочка с гримом; в придачу, ежели Ксаватову дорожную куртку вывернуть наизнанку, отстегнуть подкладку и пристегнуть другой стороной, перед вами уже не строгий чиновник, а франтоватый завсегдатай злачных мест. В таком виде можно прошвырнуться, где душа пожелает, и никто не спросит: чего это, срань собачья, командированный из столицы министерский служащий таскается по притонам? В последние годы Ксават все чаще пускался в такие авантюры, хоть и понимал, что однажды может заплатить за это непомерную цену.
Во время своей нынешней прогулки он наткнулся на Ника, заманил его в аптеку Радухта, с которым уже лет пять, как заново свел знакомство (Радухт знал его под фальшивой личиной), и теперь, торжествуя, обшаривал карманы побежденного соперника. В карманах ничего интересного не нашлось.
– Пусть будет восемь, – уступил он после ожесточенного торга. – Но в Ганжебду я сам его отвезу, вместе с твоими парнями, чтобы в Убивальню его сдали у меня на глазах.
– Твое дело хозяйское, но выручка вся моя. Ты поясок его прибрал, с тебя хватит.
Ксават только рукой махнул. Поездка в Ганжебду – это срань, дорога в один конец займет часов шесть-семь, но верить Радухту на слово нельзя. Ежели не проконтролировать, тот скажет, что Ника отдали в Убивальню, а сам потихоньку сплавит его Тияхонаре, хозяйке самого известного из эвдийских веселых домов. Хоть Ксават и попортил паршивцу физиономию, синяки и ссадины – дело преходящее, старая сука Тияхонара отвалит за такой товар недурную сумму, а он потом возьмет да и удерет оттуда… Радухт наобещает все, что угодно, и сделает по-своему. Всегда таким был и никаких понятий знать не хотел, за это его и выгнали из Хасетана.
– Давай мои восемь «лодочек» за рубин. И скажи своим, чтобы готовили машину.
– Сейчас позвоню, распоряжусь, – невозмутимо отозвался Радухт, потом покосился на Ника и заметил вполголоса: – Жалко все-таки…
Чего ему жалко, Ника или упущенной выгоды, Ксават так и не понял.
Полтора часа спустя он трясся на заднем сиденье обшарпанного, но мощного рыдвана-внедорожника. Обратно – в лучшем случае завтра к вечеру… Предупредить он никого не успел. Вилен с Элизой наверняка обрадуются и будут бездельничать, а Донат Пеларчи решит, что клиента уволок оборотень. Придется сказать им всем, что выполнял особую секретную работу, и информация эта для служебного пользования, разглашению не подлежит.
Удовольствие от поездки он получил
Лучше всех было Нику. Он находился в полубессознательном состоянии, время от времени его голова начинала доверчиво клониться Ксавату на плечо. Ревернух тогда злобно пихал его локтем в бок и отталкивал в угол. Нику было все равно.
Одурманенный мерзавец сидел слева, а в правом кармане у Ксавата лежал пистолет – это на случай, если у парней Радухта на уме какая-нибудь срань.
Два угрюмых мордоворота в прыщах и шрамах сидели впереди. Вероятно, им и раньше приходилось возить по этой дороге тупаков, завербованных Радухтом в гладиаторы.
Серп месяца плыл по чернильному небосводу справа от машины. Кусты и валуны по обочинам в его тоскливом серебряном свете еще можно было разглядеть, а остальное тонуло во тьме. Ксавата не печалило отсутствие ландшафта: не видно – и пусть, в этом окаянном краю смотреть не на что.
Побаливал свежий порез на руке. Чтобы повязка не бросалась в глаза (примета!), Ксават перед прогулкой натянул новые перчатки из тонкой черной кожи, но они оказались тесноваты.
До места добрались, когда начало светать. Тьма отхлынула, по обе стороны от дороги появились луковичные деревья с безобразно разбухшими стволами, очертаниями напоминающие луковицы. Над заболоченными далями стлался туман, и там, где он был погуще, протяжно выла какая-то неприкаянная дрянь.
На фоне зыбкого синего неба чернела крепостная стена Ганжебды. Здесь все, как в те времена, когда люди не знали ни пара, ни электричества, и Иллихея, раздираемая усобицами, еще не была единой державой. Без стены нельзя, а то из здешних болот иногда такое вылезет, что живых очевидцев потом не сыщешь – срань, одним словом.
Окутанная туманным маревом Ганжебда еще спала. Постройки в один-два этажа сляпаны кое-как – лишь бы стояло и не разваливалось. Вдобавок ужасающая вонь: канализации, как в любом цивилизованном городе, здесь нет и в помине, ее заменяют сточные канавы.
Ксават хмуро выругался. Его раздирали противоречивые чувства: Клетчаб Луджереф, беглый мошенник из Хасетана, радовался тому, что есть на свете заветный город, который безраздельно принадлежит людям шальной удачи, а министерский служащий господин цан Ревернух смотреть спокойно не мог на эту вопиющую помойку – хотелось кому-нибудь сделать выговор.
Ганжебда стояла хоть и на границе с болотом, но на твердой почве: из недр земли тут выпирала скала, каменный остров посреди топкой низины. Крепостная стена была сложена из грубо вытесанных гранитных блоков, дома – бревенчатые и каменные, вперемежку. И над этим, с позволения сказать, городом, грязным, вонючим и неприветливым, господствовала темная громада в несколько этажей, которую называли Убивальней. Там проходили гладиаторские бои с тотализатором, и еще там жили, как в крепости, ганжебдийские заправилы.