Пожиратели душ
Шрифт:
На дорожке, ведущей к крыльцу, послышалось шарканье ног. Затем зазвучали чьи-то шаги, и по дереву забарабанили костяшки пальцев. Отец пошел открыть дверь и послушать, что скажут деревенские.
А поселяне рассуждали вполне разумно. Они не винят его, говорили они. Ясно же, что засуха – это ведьмина работа, и они готовы поверить, что сам он оказался ни в чем не повинной жертвой. В конце концов, понятно: будь у него выбор, он не захотел бы рождения дочери, а тем более двух, а уж тем более обеих с отметиной Зверя. Что тут толковать, жена его – ведьма, а двойняшки – это, понятно, отродье Зверя, с которым она нечестиво совокупилась. Теперь у отца, стало быть, есть всего два варианта: либо он выгонит ведьму
Отец на секунду успокоился. Поселяне не требовали сжечь жену и дочек на костре, забросать камнями или утопить. Но следующая его мысль была менее радостной. Если его с женой и детьми выгонят, они попросту умрут с голоду. Ни одна деревня их не примет, а без фермы он не прокормит семью, к тому же впереди зима. Они умрут медленной смертью, и в каком-то смысле это даже хуже сожжения.
После того как деревенские ушли, хозяин сказал жене, что есть только один выход: ей с девочками придется уйти. Пусть держат путь в лес. Говорят, правда, что там издавна водится всякая нечисть, но он, отец, не верит такой чепухе. А вот соседи верят. Стало быть, ни один злобный деревенский не сунется в лес вслед за ней и девочками. Отец заверил мать, что через пару деньков он разыщет их в лесу и построит им хижину. И потом будет часто приходить и приносить еду и дрова, пока жена с детьми не сможет вернуться домой. Если повезет, сказал он, дожди начнутся задолго до первых морозов. Деревенские поймут, что ошиблись, и все будет забыто.
На рассвете поселяне собрались, чтобы посмотреть, как муж отведет жену и дочек на опушку, туда, где начинается лесная глухомань. Мать шла, согнувшись под тяжестью мешка: она взяла с собой столько пищи и одежды, сколько могла унести, а также острый нож и топор. Кур своих ей пришлось бросить, но на веревке она тащила козу. Отец не посмел поцеловать жену на прощание или обнять детей. Когда мать с девочками вошли в чащу, он повернулся к ним спиной. Одна из деревенских кумушек клялась и божилась потом, что мать, дети и коза исчезли прямо-таки у нее на глазах.
Темен был лес.
Первые дни мать дрожала от страха. А девочки были серьезны и послушны, что редкость для таких малышек. Казалось, они понимали, что теперь не время плакать или капризничать. Мать обнаружила сухую пещеру и сложила очаг. Она не смыкала глаз до рассвета. Девочки засыпали под завывание волков. Коза и вовсе не спала.
На пятый день, когда мать уже потеряла всякую надежду, появился отец. Он нашел их по дыму от очага. С собой он принес увесистый мешок с инструментами и гвоздями. Соорудив при входе в пещеру хижину, в которой сквозило из каждого угла, он сказал жене, что должен вернуться на ферму.
Мать держала козу в хижине вместе с дочерьми – волки могли добраться до скотины в любой момент. Коза давала молоко и согревала девочек по ночам, а мать все смотрела на дверь, ожидая, что вот-вот вернется муж и заберет их домой.
Поначалу глава семьи наведывался к ним раз в неделю. Затем стал приходить раз в месяц. При каждом его появлении мать спрашивала: «Ну что же, теперь мы можем вернуться?» Но и после того, как пошли первые дожди и засуха больше не угрожала урожаю, отец говорил, что в деревне
небезопасно, что поселяне ничего не забыли и что он слышал, будто в соседней деревне сожгли ведьму. А когда мать возразила: «Но я же не ведьма», отец только кивнул и пошел прочь.
Девочкам шел пятый год, когда отец совсем перестал приходить. Малышки питались жестким мясом диких уток и пили козье молоко. Мать не раз принималась бормотать себе под нос, что не знает, как они будут жить, если не смогут кормить козу. И с сомнением оглядывалась по сторонам.
Мать давно уже перестала смотреть на дверь в ожидании мужа. Во время последних визитов он только оставлял им еду, а к жене он не притрагивался и на детей не смотрел. Когда он совсем перестал приходить, мать задалась вопросом, не умер ли он. Но в глубине души она подозревала другое.
Однажды холодным утром, когда над землей нависло свинцовое небо, мать заперла козу в хижине и без слов повела девочек через лес. Они уже много лет не ходили этой дорогой, но знали ее наизусть. К концу дня, когда небо уже темнело, они подошли к заднему двору фермы – их прежнего дома. Мать постучалась. Дверь открыла пышнотелая краснощекая женщина. Увидев их, она замерла. И тут к двери подошел отец. В глазах его читались удивление и стыд. Он положил руку на плечо краснощекой женщины. И мать поняла, что ее подозрения оказались правдой. Она больше не жена своему мужу, а он больше ей не муж.
Дочери за эти годы привыкли к дикой жизни и лишь оглядывались, стоя в дверях теплого, освещенного огнем в очаге отцовского дома. Но когда до них донесся запах жаркого на плите, у девочек от голода слюнки потекли. Запах преследовал их по дороге к холодной хижине в лесу. С тех пор вкус пищи для них изменился. Теплое козье молоко, удачно пойманная в ледяном серебристом ручье форель, жилистый кролик, зажаренный на огне до черноты с одной стороны и сырой, сочащийся кровью, с другой, – никакая пища не могла больше насытить их желудки. Ноющее чувство неудовлетворенности ворочалось у них в животах, не давая покоя, даже когда они были сыты, даже когда воспоминание о жарком стерлось и девочки уже не могли воскресить в памяти запах пищи, приготовленной на настоящем очаге.
По мере того как дочери росли, крепли и становились неугомонными, мать их слабела. С каждым годом, прожитым в лесу, все ниже опускались ее плечи. Глаза потеряли блеск и помутнели. Пока девочки носились по склонам холмов, лазили по деревьям и ловили рыбу голыми руками, их мать оставалась в темной сырой хижине. Она начала кашлять и больше не сидела, а только лежала на боку. Из горла у нее вырывался хрип, а кожа истончилась и стала совсем прозрачной.
За эти годы девочки все меньше общались с матерью и все больше времени проводили в лесу в обществе друг друга, и все-таки для них стало потрясением, когда, вернувшись однажды вечером в хижину, они нашли мать мертвой. Рядом с ней лежала коза. Животное подняло голову и посмотрело на девочек, в чьих черных волосах застряли комья земли. Сестры неуверенно взглянули друг на друга, и какое-то смутное воспоминание о жизни людей подсказало им, что тело нужно похоронить. Посреди ночи они выкопали в земле глубокую яму. До сестер доносился вой волков и шорох листьев под их лапами. Старшая шикнула, и в ответ раздалось низкое рычание. Но волки не приближались.
Сестры жили теперь одни. Коза укладывалась рядом с ними, как всегда по ночам. Иногда по утрам, когда она тыкалась мордой им в лица, они представляли мать, вспоминали, как она гладила их по голове, целовала в лоб. Неясный протест в самой глубине души перерос в ожесточенность и злобу.
И вот однажды сестры оказались на дороге, ведущей в деревню. Им давно уже не нужно было разговаривать друг с другом. Когда старшая сестра двинулась в направлении фермы их отца, младшая последовала за ней без вопросов. Они дождались темноты и смотрели, как их отец в последний раз заходит к скотине, чтобы проверить, все ли в порядке. Наконец он лег и заснул, пригревшись рядом с женой в теплом доме. И тогда сестры залезли внутрь и открыли настежь двери хлева, отперли курятник. Остальное сделали волки. От отцовского скота ничего не осталось, кроме костей да перьев.