Позолоченный век
Шрифт:
Сквайр Монтегю от души одобрил предложение Филипа. Жаль, что он не начал изучать право сразу же по окончании колледжа, но и сейчас еще не поздно, а кроме того, теперь он уже немного знает жизнь и людей.
– Но что же, - спросил сквайр, - вы, значит, хотите бросить свою землю в Пенсильвании?
– Этот кусок земли, казалось ему, юристу-фермеру, жителю Новой Англии, сулил несметные богатства.
– Там ведь прекрасный лес, и железная дорога совсем рядом?
– Сейчас я никак не могу использовать эту землю. Придется ждать лучших дней.
–
– Мнение самого знающего геолога, с каким я имел возможность посоветоваться, и мои собственные наблюдения над этим краем; и потом, мы ведь уже нашли небольшие пласты. Я уверен, уголь там есть. Когда-нибудь я его найду, это я знаю твердо. Только бы мне сохранить эту землю до тех пор, пока у меня будет достаточно денег, чтобы сделать еще одну попытку.
Филип достал из кармана карту района с залежами угля и стал показывать: вот илионская гора, вот здесь он начал рыть штольню.
– Разве не похоже, что тут есть уголь?
– Да, похоже на то, - согласился сквайр, очень заинтересованный. Нередко мирный житель захолустья больше увлекается такими рискованными предприятиями, чем более искушенный делец, знающий, как они ненадежны. Просто поразительно, сколько священников Новой Англии в пору нефтяной лихорадки рискнули вложить свои сбережения в нефть. Говорят, маклеры с Уолл-стрит заключают массу мелких сделок по поручению провинциального духовенства, движимого, без сомнения, похвальным желанием облагородить нью-йоркскую биржу.
– Мне кажется, риск не так уж велик, - подумав, сказал сквайр.
– Один лес стоит больше, чем закладная; а если там есть еще и залежи угля, так это целое состояние. Хотите весной сделать еще попытку, Фил?
Хочет ли он! Если бы получить хоть небольшую поддержку, он сам возьмется за кирку и тачку, станет питаться одним черствым хлебом. Только дайте ему еще раз попробовать!
Вот как случилось, что осторожный старый сквайр Монтегю был вовлечен в рискованную затею нашего молодого героя, и покой его безмятежной старости нарушили тревоги и надежды на неслыханную удачу.
– Разумеется, я этого хочу только ради мальчика, - говорил он. Старику не чужды были человеческие слабости: рано или поздно он должен был, как и всякий другой, "попытать счастья".
Должно быть, женщины от природы лишены предприимчивости, потому-то они и не увлекаются, как мужчины, биржевыми спекуляциями и поисками ценных ископаемых. Только безнравственная женщина способна втянуться в какую бы то ни было азартную игру. И Алиса и Руфь не слишком радовались тому, что Филип вновь принимается за поиски угля.
Но Филип ликовал. Он писал Руфи такие письма, как будто богатство уже у него в руках, а давящая тяжесть, нависшая над домом Боултонов, уже погребена в недрах угольной шахты. К весне он приехал в Филадельфию с вполне созревшим планом нового наступления. Ничто не могло устоять перед его восторженной верой в успех.
– Филип приехал! Филип приехал!
–
Руфь теперь окончательно отвоевала себе свободу действий, и не Филипу было вступать с нею в спор, ведь ее решимость и трудолюбие уже принесли плоды, а он еще неизвестно когда добьется удачи. Руфь была, как никогда, уверена в своей правоте и в том, что она может сама о себе позаботиться. И, пожалуй, за работой она не слишком прислушивалась к тайному голосу, что негромко пел внутри, радуя девичье сердце: "Филип приехал..."
– Хорошо сделали, что приехали, - сказала она Филипу.
– Я рада за папу. Вы ведь знаете, как папа на вас надеется. Папа думает, что женщине долго не выдержать, - прибавила она с той особенной улыбкой, которая всегда несколько озадачивала Филипа.
– А вы не устаете иногда от этого постоянного напряжения?
– спросил Филип.
– Устаю? Ну, я думаю, все устают. Но это чудесно - быть врачом. А вы хотели бы, чтобы я надеялась не только на себя, Филип?
– Д-да, пожалуй...
– сказал Филип, нащупывая почву, можно ли высказать то, что у него на душе?
– Ну, а вот сейчас на что я должна надеяться?
– спросила Руфь не без язвительности, как показалось Филипу.
– Конечно, на...
– он не договорил, вдруг подумав, что при нынешнем положении дел он слишком ненадежная опора для кого бы то ни было и что эта девушка, уж во всяком случае, столь же независимый и самостоятельный человек, как и он.
– Я не то хотел сказать, - начал он снова.
– Но я люблю вас, вот и все. Неужели я для вас ничто?
– Филип глядел почти с вызовом, как будто его слова должны были смести все хитроумные условности, бог весть почему обязательные между мужчиной и женщиной.
Быть может, Руфь поняла это. Быть может, она поняла, что не следует заходить слишком далеко в своей теории о равенстве сил, которое должно предшествовать союзу двух сердец. Быть может, порою она чувствовала себя слабой, и в конце концов ей очень не хватало ласкового сочувствия и нежной заботы Филипа. Что бы ни было тому причиной - загадка, старая, как мир! она просто посмотрела на Филипа и тихо сказала:
– Вы для меня - все!
Филип порывисто сжал ее руки в своих и заглянул ей в глаза, а Руфь упивалась лучившейся в его взгляде нежностью, которой так жаждет женское сердце.
– Филип! Иди сюда!
– громко позвал маленький Эли, распахивая дверь настежь.
И Руфь убежала к себе, и опять ее сердце пело - на этот раз громко, словно готовое разорваться от счастья: "Филип приехал!"
Вечером Филип получил телеграмму от Гарри:
"Суд начинается завтра".