Позывной Верити
Шрифт:
— Ты имеешь в виду?..
— Да. Она попросила меня... я не могла... не могла ее подвести.
После еще одной затянувшейся паузы Джейми резко сказал:
— Даже не думай начинать рыдать, Киттихок! Трибунал или нет, но тебе придется сейчас повести этот самолет, потому что я больше себе не доверяю, не после такого признания.
Он умудрился отвернуться, вылезти из кабины и скользнуть со стойки крыла к трапу позади. Я наблюдала за тем, как он взобрался в заднюю кабину, и спустя мгновение услышала, как он представляется моему ямайскому другу.
УПРАВЛЯЙ САМОЛЕТОМ,
Я закрыла сдвижной фонарь и приступила к знакомой подготовке к полету.
Как только я запустила двигатель, на моем плече оказалась рука.
Вот так просто, не сказав ни слова. Он просто просунул руку через перегородку, так же, как делала она, и сжал мое плечо своими сильными пальцами.
И не отпускал всю дорогу домой, даже когда читал карту и давал мне указания.
В конце концов, теперь я летела не одна.
У меня заканчивается бумага. Блокнот Этьена почти исписан. И у меня есть идея, что со всем этим делать.
Помня об этом, я не стану писать здесь имя Чертового Офицера Разведки. Джули не говорила, что он представился с помощью номера во время ее допроса? Но сегодня он наконец назвался. И все же странно писать об этом, не используя имени. Джон Баллиол, возможно, это хорошее ироническое имя, ведь жалкий шотландский король Уильям Уоллес потерял свою жизненную опору. Сэр Джон Баллиол. У меня получается все лучше и лучше. Наверное, после всего произошедшего можно присоединиться к Управлению Специальными Операциями.
Ох, девочка Мэдди, НИ ЗА ЧТО. Мой допрос с Сэром Джоном Баллиолом должен был проходить в зале для допросов — думаю, инструктажи, как и допросы, проходили там же, но все называют ее именно так. Он должен был проходить там, но нет, поскольку там было занято. Сержант Сильви отвел меня. Я знаю, Сильви ко мне мягок, всегда был, и думаю, он горюет по Джули, но он был как скала, формально сопровождая меня на допрос — странновато, не правда ли? Ему не по душе было это делать. Как и запирать меня. Он спорил из-за этого с командиром эскадрильи. Но все это неважно — в конце концов, происходящее регулируется протоколом, и суть дела в том, что я не должна была лететь во Францию.
Поэтому я под стражей направилась в зал для допросов, а войдя туда, вдруг позорно осознала, что значит быть оборванкой, — как эвакуированные из Глазго ребятишки! — все еще одетая в брюки жены французского фотографа, потрепанный жакет Этьена Тибо и ботинки Джейми, в ту же одежду, которую носила на прошлой неделе, да и вообще последние два месяца и, так уж сложилось, ту же одежду, которая была на мне в тот день, когда я взорвала к чертям центр Ормэ. Никаких женских хитростей, которые помогли бы мне, — я вошла в комнату, отделанную выбеленным камнем, с колотящимся, словно двигатель, о ребра сердцем. Комната ничуть не изменилась с моего первого сюда визита почти два года назад — два жестких стула, придвинутых вплотную к электрическому камину, милый чайничек с чаем на столе. Здесь не пахло, как в комнате для допросов в Ормэ, но не думать об этом было невозможно.
— Боюсь, это займет немного времени, — извиняясь, протянул мне руку Баллиол. — Надеюсь, вам удалось немного поспать.
На нем не было очков. Должно быть, именно это меня и насторожило — он выглядел как любой другой человек. И то, как
— Ja, мой Гауптштурмфюрер.
Он выглядел потрясенным, и, бьюсь об заклад, я покраснела подобно помидору. ОХ, МЭДДИ, ПРЕКРАСНОЕ НАЧАЛО.
— Простите... извините! — выдохнула я. — Je suis d'esol'ee... — Удивительно, я все еще пытаюсь говорить с людьми по-французски.
— Еще не до конца оправились от окопов, да? — мягко заметил он. Легким прикосновением к моей спине он направил меня к стульям. — Чаю, Сильви, — указал он, и Сержант Сильви тихо выполнил его поручение и ретировался.
Очки Баллиола лежали на столе. Он надел их и примостился на краю стола, держа чашку с блюдцем до того твердой хваткой, что мне пришлось опустить свою чашку на пол — я не могла держать дребезжащий китайский фарфор на коленях, в то время как он пригвоздил меня взглядом к стулу. Боже, он нравился Джули. Не могу понять чем. Меня он пугает до смерти.
— Чего вы боитесь, Мэдди? — тихо спросил он. Никакой чепухи в духе «летный офицер Бифорт-Стюарт».
Я не собираюсь повторять это. Больше некому говорить об этом. В последний раз это было...
— Я убила Джули. То есть, Верити. Я застрелила ее вот этими самыми руками. — Он со стуком поставил чашку на стол и уставился на меня.
— Прошу прощения?
— Боюсь быть осужденной за убийство. — Я отвернулась от него, уставившись на сток в полу. Именно здесь немецкий шпион пытался задушить Еву Зайлер. Я вздрогнула, в самом деле вздрогнула, когда поняла это. Никогда в жизни я не видела таких ужасных синяков, ни до этого, ни после. Джули пытали в этой комнате.
Когда я снова посмотрела на Баллиола, он все еще стоял, прислонившись к столу, плечи его были опущены, очки задвинуты на голову, а пальцами он сжимал нос так, будто у него случился приступ мигрени.
— Боюсь, что меня повесят, — жалко добавила я.
— Ну и дела, девочка, — вырвалось у него, и он нацепил очки на глаза. — Вы должны рассказать мне, что произошло. Признаюсь, вы меня напугали, но так как парика судьи на мне сейчас нет, то приступим.
— Они перевозили ее в автобусе, ее и других узников, в один из концентрационных лагерей, и мы попытались остановить их...
Он жалобно прервал:
— Убийство было запланировано? Вернись немного назад. — Он смерил меня мрачным взглядом. — Ох, прости. Не совсем удачное слово. Ты ведь не говорила, что это было убийство, так? Ты беспокоишься только о том, что другим оно могло показаться таковым... Быть может, ошибка, или несчастный случай. Давай же, дитя. Начни с самого начала, с того момента, как ты приземлилась во Франции.
Я все ему рассказала — ну, почти все. Я умолчала лишь об одном — о большой стопке бумаг в моей летной сумке — обо всем, что написала Джули, обо всем, что написала я, обо всех ее набросках на канцелярской бумаге и нотных листах, и о моих Записках Пилота и тетради Этьена — я не сказала ему, что существовали записи всего.