Позывные дальних глубин

Баранов Юрий Александрович

Но только отчего-то ужас охватывает Егора. Он чувствует, что за дедом ему никак не угнаться. Взмахивая косой и пластая густую траву, могучий старик уходил от внука. Егор хочет позвать его и — нет сил, даже не слышит собственного голоса. Старик всё дальше и дальше. Вот его уже нет… Исчез где-то вдалеке, в светлой луговине, до которой медлительному внуку, коси не коси, век не добраться…

Вздрогнул Егор, приходя в себя. В отсеке уже снова горел яркий свет, и люди поднимались со своих кресел, громко аплодируя.

Непрядов тайком смахнул сползавшую

по щеке слезу. А кто и заметил, то уж, верно, подумал, что это стихи так растрогали их командира. На глубине, под толстой шапкой льдов, всё ведь не так легко и просто воспринимается, как это бывает на берегу, или даже на чистой воде. Пушкин, верно, тогда уже знал, что нынче сказать русскому человеку…

Кромку льдов лодка достигла поздно вечером. Всплыли в расчётной точке, отдраили верхний рубочный люк, и снова дохнуло пьянящей океанской свежестью, от которой кругом пошла голова. Подводники поочерёдно потянулись на ходовой мостик: кому покурить, кому подышать, а кому просто на свежачке в гальюн сбегать. Обычная проза моряцкой жизни.

Непрядов сидел на ограждении рубки, подсунув под себя свёрнутый брезент. Кругом было промозгло и сыро. Вода продолжала стекать из всевозможных закутков и шхер ограждения, гулко шлёпаясь где-то внизу полновесными каплями. С той точки, которую выбрал Егор, хорошо просматривались и водная гладь, и внутренность пещеры под обвесом рубки.

Несмотря на поздний час, солнце висело у горизонта докрасна раскалённой поковочной болванкой. Оно и не думало погружаться в воду, чтобы дать место ночи, поскольку на Северах прочно царствовал полярный день, которому три месяца кряду не будет конца. Сиреневая гладь океана была спокойна и чиста. Лишь местами её встормашивали небольшие льдины, отколовшиеся от пакового сплошняка.

Егор прикинул, что ждать ещё придётся не менее часа. Госпитальное судно было на подходе. С мостика пока его не разглядеть, но радарная антенна, вращавшаяся над рубкой, уже вывела на экран яркую метку, еле заметно смещавшуюся к центру зеленовато мерцавшего окружья. Судно подходило со стороны зюйд-веста, и швартовая команда уже готовилась подавать концы. Чтобы ускорить встречу, лодка дала средний ход. Она пошла на сближение, раздвигая корпусом стылую воду и расталкивая мелкие льдины, которые игриво поворачивались и отскакивали на поднятой приплюснутым форштевнем волне.

Пока ещё позволяло время, старшины под обвесом рубки неспешно готовили бросательные концы, покуривая, продолжая свой трёп. Николай Чуриков ловко мотал на согнутой в локте руке пеньковый линь. Иван Ганзя ему помогал, распутывая свалявшийся в трюме шкерт. Стоявший рядом Никита Шастун вольготно дышал всей грудью и при этом как кот блаженно жмурился маленькими хитроватыми глазками. С лица у него не сходила вальяжная улыбка отсечного мещанина во дворянстве.

— Помог бы, ваше благородие, — не без ехидства намекнул Шастуну Ганзя, на что тот состроил брезгливую мину и сделал выразительную отмашку ладонью, мол, работайте, работайте…

— Эх, панове

старшины, люблю я это самое — «море студёное» — изрёк он, поводя пухлым носом во все стороны. — А запахи, запахи-то какие гарные. Это вам не отсечная духота и вонь, сдобренная регенерацией. Дышите, хлопцы, я вам не препятствую. А то ведь и запретить недолго.

— Добрый нашёлся! — недобро зыркнув на разговорившегося вестового, процедил сквозь зубы вечно хмурый Чуриков. — Это кто ж дышать-то запретит? Уж не ты ли?

— Во! Не врубился, — для большей доходчивости Шастун покрутил у виска пальцем. — Как дадут команду на погружение, так и — прощай океанская свежесть. Дыши опять собственными миазмами, и никакого тебе кайфа.

— Не рыдай, кореш, — попытался его успокоить никогда не унывавший Ганзя. — Ты только шепни лично мне на ухо, когда из-за этих самых миазмов перестанешь кайф ловить. Я тебе пописаю на грудь, и от тебя снова морем запахнет. Сходу забалдеешь.

— Плебе-ей, — с брезгливым видом протянул Никита. — Всё твоё убогое мышление дальше сухопутного сортира не простирается, ибо по скудости своему, оно даже на корабельный гальюн не тянет.

— Это у вас так в третьем отделении считают? — как бы между прочим, осведомился Ганзя.

— А за поклёп, Ванюша, можно и ответить… — посулил Никита.

— Давай, давай — тебе не привыкать, — поддержал дружка Чуриков. — Кстати, в детстве я дятлов из рогатки в лесу отстреливал.

— А что, в деревне у вас много ещё таких вот живодёров?

— Хватит.

— И все срок отмотали?

— Я те глаз на жопу намотаю, — поворачиваясь к Шастуну, угрожающе посулил Чуриков.

— Не надо, Коля, — попросил Ганзя, на всякий случай вставая между Шастуном и Чуриковым. — Ты что, забыл? Мы ведь слово дали…

— Ну, разве что, — нехотя буркнул Николай, снова принимаясь со сдержанной яростью наматывать на локоть шкерт.

Непрядов сделал вид, что не слышал разговора между старшинами, благо перебранка их сама собой иссякла и начальственного вмешательства не потребовалось. Только неприятный осадок на душе у Егора всё же остался. Он стал подозревать, что едва ли Колбеневский эксперимент по спасению душ человеческих увенчается успехом. Понятно, что Чуриков с Ганзей лишь делали вид, что они помирились с Шастуном.

Вскоре внимание Непрядова привлёк доктор Целиков. Просунувшись узкими плечами в отверстие рубочного люка, он доложил:

— Старший лейтенант Друган к транспортировке подготовлен, товарищ командир. Самочувствие больного удовлетворительное.

— Добро, Александр Сергеевич, — принял доклад Непрядов.

Поднявшись над обвесом, чтобы лучше видеть подходившее судно, командир приказал дать на него семафор. Оно было уже в двух кабельтовых от лодки. Отчетливо просматривался его высокий, местами помятый льдинами и тронутый ржавчиной корпус, на котором белели огромные цифры бортового номера. Уже без бинокля было видно, как на палубе плавучего госпиталя суетились люди, готовясь к швартовке.