ППГ-2266 или Записки полевого хирурга
Шрифт:
— Не хочу спать…
— А я бы выпил сейчас… Хорошо бы выпил! Но нельзя.
Немецкие бомбардировщики полетели с запада. Мимо. Сухиничи уже не бомбят, дальше целятся.
— Смотрите — наш! Куда он прется, один!
Вскакиваем, всматриваемся в небо. Сердце так и рвется — туда, помочь… Восемь бомбардировщиков летят на восток. Не быстро, не высоко, спокойно. Безразлично летят — просто долбить станции, дороги, не боясь ничего. Может быть, и санитарные поезда…
И тут — наш, родной «ястребок», И-16. Он один и мчится прямо на этих… Один! Стреляет — видны трассирующие пули. Пролетел между ними… Задымился бы хоть один фашист, упал… Нет, летят. «Ястребок» повернулся, сделал петлю. Слышна стрельба. И опять ничего…
— Ну, улетай, что ты сделаешь один, улетай!
Это мы кричим, как будто он может
— Нет, он просто ищет смерти! Он не вышел из пике. Загорелся, черный дым — и самолет падает где-то за холмами. Парашют не появился. Стоим, растерянные, потрясенные, слезы в глазах и даже, кажется, текут… Они пролетели над нами, как утюги, не нарушив строя… Будьте вы прокляты! Нет, никто не поднимал кулаков и не сказал этих слов, мы все не любим слов… Но каждый подумал, уверен. В голове вертится: «Безумству храбрых поем мы песню…» А может, это не храбрость, а отчаяние?
Глава четвертая
ОПЯТЬ ДОРОГА
Уезжаем вечером, когда уже начало темнеть. Начальник садится в кабину, мы все залезаем в кузов под зеленый брезент с красным крестом на белом круге. Никого он не защищает, этот крест. Фашисты не признают общечеловеческой морали. Все ли мы сделали правильно? («Ты — все ли?») Не все. Мне полагалось ехать с ранеными: с тем угрюмым солдатом без руки, с другими, у которых газовая возможна, а я согласился остаться с начальником. Плохо. Вон что сделал тот парень, летчик… Один на восемь. Пять заходов. «Безумству храбрых…»
Под брезентом темно, грустно. Призраки людей, лошадей, машин остаются позади. Так бы ехать и ехать, не думать ни о чем… Но думать нужно. Заботы… Как там сдали раненых? А вдруг Козельск тоже разбомбили? До Калуги — далеко… Да и Калуга…
Вспоминаю рассказы раненых о первых днях войны, об отступлении, когда за день — пятьдесят-семьдесят километров. Неужели и теперь это может повториться? Нет, не может быть! К Козельску подъезжаем часов в одиннадцать вечера. Темный, тихий городок, одноэтажные домишки… Вокзал вяло дымится, под ногами обломки кирпича, щепки… Все призрачно, замерло… Разыскали коменданта. Совершенно измученный человек, черный, охрипший, еле отвечает на наши расспросы. — Все. Наработались… Два часа назад отправили последний эшелон… Нет, всех не погрузили — не вошли… Да и времени не было. Думаю, что доедут… Мост через Упу уже проехали благополучно, его еще не разбомбили. Дальше на Тулу путь цел… Нет, не думаю, чтобы ночью поезд разбомбили… ПЭП? Не знаю… Поехали дальше — на Перемышль. Не может потеряться наш ППГ на конной тяге… Да, конечно, я должен был ехать с ними, с обозом. «Поздно сетовать».
Едем еще медленнее. Сидим с Тихомировым у самого заднего борта — боимся своих пропустить. Небо на западе все в сполохах. Стрельба от нас не отстает, кажется, что и впереди тоже… Десант?
Обоз догнали в большом селе Каменке… Он расположился на ночевку, съехал с дороги, и мы чуть не промахнули дальше.
— Ну, как? Ну, что?
Оказывается, оба обоза соединились в Козельске, недалеко от вокзала, часов в шесть вечера. Бомбежки. Санитарных поездов нет. На скорую руку собирают порожняк или выкидывают другие грузы и комплектуют летучки… Грузили туда только лежачих раненых — сколько войдет. Легкораненых не брали, те пешком в Калугу.
Утро 6 октября. Погода плохая. Выхожу на двор — снег везде. Вот тебе на! Вчера еще было сухо и довольно тепло. По деревне движение. Выдают сухой паек, кухня сготовила баланду. Поэтому все тянутся с котелками, с противогазными сумками к большому двору, где посередине возвышается походная кухня. Над ней, еще выше, Чеплюк с длинным половником… Часов в десять по улице прокричали посыльные:
— Выезжать! По коням!
Легкораненых собрали впереди. О строе уже не поминали, могут и «послать», все злые и усталые… И считать не стали. Обоз растянулся километра на два. Подводы перегружены, медицина идет пешком. Даже толстая аптекарша. Экипировка у меня теперь не то что в первый поход. Имею каску, плащ-палатку, полевую сумку. Ремень офицерский, с портупеей. Правда, без медной бляхи. Вчера даже планшетку «заимел» с целлулоидом на крышке — для карты. Санитары подарили — от раненых
Только вечером подъехали к Калуге, сдали раненых в городе. Двести двадцать человек… В общем, можно утешать себя при желании…
Ночевали мы всей нашей операционной компанией в хорошем домике. Соломы хозяйка принесла, рядном застелила. Но лучше бы мы на земле спали… Только бы не видеть горестного недоуменного взгляда, не слышать тяжелых упреков:
— Неужто немцы придут? Как же это вы допустили немцев до самого русского сердца?..
Самое страшное — Москва рядом…
Третий день движемся по старой Калужской дороге. Было бы интересно даже, если бы не к Москве… Екатерининский тракт, широкий, обсаженный березами в два ряда с каждой стороны. Высокие мощные деревья явно состарились, но еще крепкие. С каждого хоть картину пиши. Несколько наезженных колей — для телег, не для машин… По бокам, между деревьями, пешеходные тропинки… Листья не все опали, и, когда солнце подсвечивает, красиво… Задумчивая красота, славянская.
Утром 16 октября через Калужскую заставу въезжаем в Москву. При входе в город встретили батальон ополчения, идущий защищать Москву, длинная колонна по четыре в новых, еще не обмятых шинелях. Пожилые мужчины (иные — просто старые), с очень разными лицами, идут не в ногу. Без вещей. Наверное, еще и не ходили вместе. Интеллигенция, рабочие, освобожденные от военной службы по язвам желудка, болезням глаз, туберкулезу легких. Винтовки как-то странно торчат за плечами. После каждой роты — интервал. В последнем ряду справа шагают сестрички с санитарными сумками — в таких же новых шинелях и пилотках. Мне странно видеть Москву в ее новом обличье. Странно и страшно:
Народу мало. Магазины закрыты. Железные жалюзи опущены на витринах. Связываются пожитки, укладываются на тачки, на детские коляски. Кое-где грузятся машины — выносят из квартир разный скарб, кто-то даже рояль вытащил. Около него стоят женщины и смотрят с презрением. Некоторые уходят с узлами и котомками за плечами, ведут закутанных в шали детишек, тянут импровизированные колесницы…
Мы едем по узеньким, кривым улицам южной окраины. Они застроены одно- и двухэтажными домиками, кирпичными и деревянными. В одиннадцать часов изо всех рупоров раздались позывные, и было объявлено о речи секретаря ЦК, МК и МГК партии А. С. Щербакова. Мы выслушали ее на ходу. Щербаков объяснил сложность обстановки, создавшейся на подступах к Москве. Опроверг ложные слухи: «…за Москву будем драться упорно, ожесточенно, до последней капли крови». Мы вздохнули с облегчением. Проехали краешком Москвы на Рязанское шоссе и потянулись на восток, на Люберцы. Там будем ночевать.
«Правда» за 16 октября: «Враг угрожает Москве». В сводке: «Положение на Западном направлении ухудшилось…» «Враг продолжает наступать — все силы на отпор врагу!»
Глава пятая
ЕГОРЬЕВСК
Мы в Егорьевске, почти за сто километров от Москвы. Время безделья прошло, и от этого немного легче. Оказывается, мы, ППГ-2266, вышли из отступления с честью, никого из тяжелых не бросили, имущество почти все вывезли, раненых эвакуировали. Что много разбежалось — об этом не упоминают. ПЭП наш перешел во фронтовое подчинение, потому что наша 28-я армия перестала существовать. Где Николаев и весь санотдел, пока неизвестно. Учитывая наши заслуги, нас повысили: будем выполнять функции госпиталя для раненых средней тяжести. Вчера вечером нас привезли на машинах. Обоз еще будет тащиться дня два. Выгрузили в общежитии техникума. Я получил отдельную крохотную комнату. Кровать с сеткой и даже радиоточка. Все, что передают, кажется таким родным, что слушал бы и слушал… А песня «Идет война народная…» просто за душу берет. Рядом по коридору живут все медики. Здание эвакогоспиталя, что мы получили, было рассчитано на 300 коек, в трехэтажной школе. Все сделано по высшему классу: огромная столовая, операционная, перевязочная, санпропускник с душевой, смотровой, раздевалкой — даже отравленных можно принимать… Мы развернули при этом сортировку на сто лежачих мест — и сам черт нам не брат. Уже шоковую палату спланировали и палату для газовой инфекции. С работой не очень торопят. Егорьевск стоит на отшибе. Раненых, видимо, не так много…