Прах херувимов
Шрифт:
Ларик задумался:
– Точно, её, кажется, Евой и звали. Хотя…
Он замялся, пытаясь вспомнить.
– Кажется, да, Евой. Впрочем, паспорта у клиентов не спрашиваю.
Яська обрадовалась.
– Я ей позвоню тогда. По номеру на визитке. Скажу, что сумочка у меня. Думаю, она обрадуется…
Ларик кивнул: «Конечно, мол, обрадуется».
– А, кстати, ты этой Еве-растеряхе, что колол? Что-нибудь такое же символическое? Чего она-то ушла как зомби? И такую важную для женщины вещь забыла…
– О,
Он сделал страшные глаза и замолчал, заставляя Яську мучиться от любопытства.
– Так что? – Яська стремительно наклонилась к нему и поставила звонкий щелбан. Легонько, но обидно от неожиданности.
Ларик схватился за лоб и заверещал:
– Да, бантик я ей наколол. Маленький симпатичный бантик. Ничего не значащую финтифлюшку!
– Понятно…
Луна выкатилась стыдливо из-за туч. И осветила особенно ярко для уже привыкших к темноте глазам дорожку в саду.
– Ларик… – пролепетала Яська, – что это?
Глазам предстало совершенно дикое в своей бесцельности зрелище. Розовые кусты нещадно обломаны. Флоксы, надломившись, уныло свесили свои яркие шары к земле. Все цветы на высоких стеблях грубо искромсаны, то ли когтями, то ли зубами, а клумбы вытоптаны с таким зверским усердием, что это заметно даже в неярком лунном свете.
Цветник, заботливо выпестованный Лариком, был разгромлен самым варварским образом.
Глава четвертая. Еву убивает время
Ева Самович не собиралась выходить, ей нужно было проехать ещё две остановки, но толпа в переполненной маршрутке напирала и сдавливала. Еву привычно затошнило от мерзкой близости чужих людей, от посторонних прикосновений к её коже, от запахов, которые распространяли незнакомые тела. Она физически ощущала, как молекулы парили в сжатом пространстве, соприкасаясь и взаимопроникая друг в друга.
– Выходите? – спросил кто-то за спиной.
Тошнота усиливалась, и Ева просто молча кивнула.
Когда маршрутка выпустила её наконец-то из недр кипящего молекулярного супа, Ева сделала несколько глубоких вдохов-выдохов. Прижала пальцы к вискам.
«Боже, больше никаких маршруток», – подумала она, и тут же поняла, что врёт сама себе. Деньги катастрофически кончались, и собеседование, с которого Ева возвращалась, она явно провалила. Поездки на такси подорвут бюджет окончательно и бесповоротно. Придётся пользоваться общественным транспортом, полным этих отвратительных, дурно пахнущих чужих людей. Возможно, среди них есть больные. Точно – есть.
Ева посмотрела на своё ослепительное платье. Белое в красный горох. Придётся выкинуть. Кто знает, сколько нечистых частей тела сегодня тёрлось о него. Платье, словно пропитанный ядом пеплос, посланный Медеей
Все ещё немного опухший бантик словно задорно подмигивал ей: «Да мы с тобой, девочка, горы свернём!».
При взгляде на него Еве стало легче. Оставалось только немедленно купить новое платье.
В мире не так много прекрасных мест, и торговые центры, несомненно, самые волшебные из них. Мир, сотканный из света, блеска, замечательных запахов новой одежды и смешанного аромата парфюма. Он дарил ощущение вечной молодости, царства безмятежности, праздника, сулящего жизнь без боли и увядания.
Там не обитали ужасные скрюченные старухи со слезящимися взглядами; старики, у которых штаны свисают пустым потрёпанным мешком с задницы и колен; их дети, уже тронутые надвигающимся тленом, но пока обманывающие самих себя. В торговых центрах даже эти предстарки (так называла про себя Ева всех, кому перевалило за тридцать), казались ещё полными сил и бурлящих соков, чтобы цвести, благоухать и просто жить.
Тату-бантик на щиколотке словно подтолкнул замешкавшуюся Еву, и ноги сами понесли её во дворец молодости, света и новых платьев.
Звонок от брата был некстати. Он ворвался беспощадной трелью в её с трудом поднятое настроение и опять испортил его.
– Мне не очень удобно говорить сейчас, – Ева, не останавливаясь, швырнула в телефон свою обычную фразу.
Но Адам прекрасно знал её способность увиливать от любых неприятных разговоров, поэтому быстро перебил:
– Если ты отключишься, денег в этом месяце не дам.
Притормозила. Зависимость от брата выводила из себя, но сейчас приходилось играть по его правилам. Черная полоса затянулась. Еву сократили несколько месяцев назад (а честнее – почти год), и без Адама ей сейчас просто не выжить.
– Ладно, слушаю, – вздохнула она.
Перед глазами сиял храм удовольствий.
– Почему ты не связалась со мной, когда вернулась? – Адам злился и тревожился одновременно.
Злость и тревога – это то, что он постоянно чувствовал к сестре.
– Откуда знаешь, что я вернулась?
– Ева, не будь ребёнком! Тебя видели все соседи.
Раздражало любое упоминание о возрасте, поэтому на столь невинную фразу Адама она взвилась. Белым факелом в красный горох.
– Какое дело этим соседям, уехала я или вернулась? Почему и ты, и они вечно следите за мной?!
– Мы беспокоимся, – миролюбиво произнёс брат. – Как у тебя? Не вышло с санаторием?
– Ты уже понял, что нет. – Ева тоже сбавила обороты. – Но всё под контролем. Я сейчас иду с собеседования.
– Да?! – радостно–недоверчиво спросил Адам.