Прах к праху
Шрифт:
— Имеет! Еще как имеет! Потому что прошлое вашей дочери — часть ее самой. Часть той, кем она была или есть.
— Лукас предупреждал меня, что вы станете на это намекать. Но это же курам на смех — считать, будто Джиллиан сама навлекла на себя смерть. После возвращения домой она ожила на глазах…
— Питер, заниматься анализом — не ваша работа, — оборвал его Куинн, переходя на более фамильярный тон: мол, я твой друг и мне можно доверять. Он как бы подталкивал Бондюрана к тому, чтобы тот постепенно и, главное, добровольно отказался от притязаний на роль гуру.
Куинну не стоило большого труда вычислить ход его предыдущих рассуждений, логической половины
— Мы не говорим, что Джиллиан в чем-то виновата. Она не навлекала на себя то, что с ней произошло. Более того, она этого никак не заслужила.
В глазах Бондюрана блеснули слезы.
— Я понимаю, что это тяжелое для вас время, — мягко произнес Куинн. — Когда жена ушла от вас, она забрала дочь, и человек, к которому она ушла, покусился на вашего ребенка. Я легко могу представить себе, что вы чувствовали, когда узнали об этом.
— Неправда, не можете, — Бондюран отвернулся, как будто искал глазами путь к бегству и вместе с тем не желал никуда уходить.
— Джиллиан находилась далеко, в беде, ей было плохо. Но к тому времени, когда вы узнали об этом, все уже кончилось. Что вы могли сделать? Ничего? Я представляю, что вы тогда чувствовали: ваш гнев, ощущение собственного бессилия, собственной вины…
— Я не мог ничего сделать, — сдавленным голосом произнес Бондюран. Он стоял рядом с мраморным столиком, глядя на скульптурное изображение бронзовых лилий, и как будто видел прошлое, о котором он предпочел бы забыть. — Я ничего не знал. Она рассказала мне, лишь когда вернулась сюда.
Дрожащей рукой он потрогал одну из лилий и закрыл глаза. Куинн встал с ним рядом, на самой границе его личного пространства, как бы приглашая довериться, предлагая поддержку, а отнюдь не демонстрируя силу.
— Еще не поздно, Питер. Вы все еще можете помочь. У меня та же самая цель — найти и обезвредить убийцу Джиллиан. Скажите, что произошло тем вечером?
Бондюран покачал головой. Отрицал? От него, подобно запаху, исходили почти ощутимые волны, но чего? Вины? Стыда?
— Ничего, — прошептал он. — Ничего.
— Вы поужинали. Она задержалась до полуночи. Что такое произошло, что вынудило ее среди ночи звонить Брандту? Наверняка она была чем-то расстроена.
Бондюран вновь покачал головой. Опять отрицал? Но что? Ее эмоциональное состояние? Или это знак нежелания отвечать на вопросы, поскольку тогда открылась бы дверь, которую он предпочитал держать запертой? Дочь, которая вернулась к нему после долгих лет отсутствия, была, увы, уже не тем невинным ребенком, каким он ее помнил. Совсем другой, с изъяном. Что же должен почувствовать он как отец? Обиду, разочарование, стыд? Вину, потому что не жил с ней все эти годы? И теперь ему всякий раз становилось стыдно, когда он думал, что она утратила невинность и стала менее совершенна. В его сердце поселился целый клубок темных эмоций, распутать который под силу лишь искусному хирургу. Куинну вспомнилось фото в кабинете Бондюрана: Джиллиан, такая несчастная, в платье, предназначенном для совершенно другой девушки.
Ковач подошел к Бондюрану справа.
— Мы здесь не для того, чтобы оскорбить Джиллиан. Или вас, мистер Бондюран. Нам просто нужна правда.
Не спуская глаз с Питера, Джон затаил
— Нет, — ответил Бондюран с каменным лицом, скорее напоминавшим маску, и потянулся к трубке черного телефонного аппарата рядом с бронзовым букетом. — Даже не рассчитывайте. Я не позволю, чтобы память о моей дочери вываляли в грязи. Если я увижу в газетах хотя бы слово о том, что произошло с Джиллиан во Франции, я раздавлю вас обоих.
Ковач громко выдохнул и сделал шаг в сторону от стола.
— Мы всего лишь пытаемся раскрыть несколько убийств, мистер Бондюран. Ради этого и приехали к вам. Я простой человек и люблю простые вещи — например, правду. Вы можете раздавить меня, прихлопнуть, как комара. Что было в моей жизни ценного, ушло бывшим женам, если не к одной, то к другой. Так что давайте, давите. Но я вам вот что скажу. Для всех нас было бы проще, если бы вы рассказали нам правду — не сейчас, так позже.
Бондюран смотрел все с той же каменной маской на лице. Ковач лишь покачал головой и отошел прочь.
Куинн пару секунд не двигался с места, наблюдая за Питером, оценивая, анализируя. Боже, ведь они были так близки к тому, чтобы вытащить его из бездны.
— Вы неспроста выписали меня сюда, — негромко произнес он, пристально глядя миллиардеру в глаза. Затем сунул руку в карман и вытащил визитку, которую положил на стол. — Позвоните мне, когда будете готовы.
Бондюран нажал на телефоне кнопку прямого набора и подождал.
— И последний вопрос, — произнес Куинн. — Джиллиан писала музыку. Она когда-нибудь исполняла ее для вас? Вы видели ноты?
— Нет, она не делилась со мной своим творчеством.
На том конце линии ответили, и он отвернулся.
— Это Питер Бондюран. Соедините меня с Эдвином Ноблом.
Он стоял в вестибюле еще долго после того, как машина уехала и вновь стало тихо. Просто стоял в тишине в мрачном одиночестве. Часы отсчитывали секунды, минуты. Он не знал, сколько времени прошло. Затем, стряхнув оцепенение, вернулся к себе в кабинет. Ощущение было такое, будто тело его и разум функционируют независимо друг от друга.
В углу неярко светил торшер. Питер увеличил яркость. День постепенно сменился вечером, унося свет, который еще пару часов назад падал сквозь французские окна. Кабинет выглядел тягостно и мрачно, под стать тому, что творилось у него на душе.
Он отомкнул стол, вынул оттуда ноты и подошел к окну, чтобы пробежать их глазами, как будто чем дальше от света, тем менее резкими будут слова.
Дитя любви, Я твое дитя любви, Маленькая крошка. На всем свете для меня Нет тебя дороже. Забери меня к себе, Забери меня с собой. Главное, люби меня, Чтобы я была с тобой, Чтобы ты меня любил, Как любил когда-то. Я твое дитя любви, Я не виновата.