Прах к праху
Шрифт:
Грир выходит на сцену. Вид у него серьезный, решительный.
— Миссис Эрскин, я спешу заверить вас, что принимаются все возможные действия к тому, чтобы расследовать обстоятельства смерти этих двух женщин, чтобы найти и наказать этого монстра. Более того, мы удвоили наши усилия. И мы не успокоимся, пока он не будет пойман!
— Я хочу подчеркнуть, что шеф Грир не употребляет слово «монстр» в буквальном смысле, — счел нужным пояснить Куинн. — Речь идет не о безумце с оскаленными зубами и пеной у рта. Внешне этот зверь — совершенно обыкновенный человек. Монстр поселился у него в голове.
Монстр.
И в этот момент, когда жертвы принимали от них смерть, по словам многих убийц, сами они испытывали нечто вроде озарения, причем столь мощное, что его можно назвать эмоциональным квазаром, ослепляющим своим откровением истины. Джон Норрис, «Серийные убийцы».
— Специальный агент Куинн, какие теории у вас имеются по поводу сжигания тел жертв?
Вопрос поступил от репортера. Опасность собраний общественности заключалась в том, что рано или поздно они превращались в пресс-конференции. А это Куинну нужно меньше всего. Потому что он должен держать ситуацию под контролем — как ради следствия, так и ради самого себя. А информацию выдавать по крупицам — ровно столько, сколько нужно для видимости. Нечто такое, что убийца сочтет за высокомерие. Иными словами, с одной стороны, он должен осудить убийцу, с другой — добавить к словам осуждения каплю уважения.
А все потому, что прямой вызов может повлечь новые убийства. Играй он чересчур мягко, осторожно, и Коптильщик решит, что ему следует сделать громкое заявление. То есть новое убийство. Ответственность давила на плечи тяжким бременем.
— Агент Куинн?
Джон тотчас встрепенулся, будто в него ткнули железным прутом. Впрочем, вопрос вывел его из задумчивости.
— Сжигание тел — это нечто вроде его визитной карточки, — ответил он, потирая лоб. Тот горел огнем. В зале уже стало слишком душно. В голове как будто ухал паровой молот, ударявший в наковальню. Язва во внутренней оболочке желудка горела огнем.
«Выбери лицо. Любое», — подумал он, вглядываясь в толпу. После всех этих лет расследований ему иногда казалось, что достаточно посмотреть на человека, чтобы увидеть в нем потребность убивать. Она обволакивает потенциального убийцу, словно аура. Но на самом деле все далеко не так. Например, обычно много говорят о глазах серийных убийц — холодных и пустых, заглянуть в которые — все равно что в длинный, черный тоннель, где, по идее, обитает его душа. Но этот не такой. Он умный. Он хитрый. И черное зло в его глазах видят только жертвы. Остальные увидят эту черноту только тогда, когда его будут фотографировать для полицейского архива.
Так что любое лицо в толпе может оказаться маской, за которой скрывается убийца. Вдруг кто-то из присутствующих,
Если убийца пришел сюда, то не просто так. У него явно что-то на уме. Присмотреться, все взвесить. Спланировать следующий шаг. Получить дозу приятных ощущений от того, сколько шума возникает вокруг его персоны. Даже может быть, что он, надев личину озабоченного гражданина, задаст вопрос. Возможно, ему приятно осознавать, что он стоит на расстоянии вытянутой руки от представителей власти. А потом уйдет отсюда как ни в чем не бывало. И никто ничего не заподозрит. А может, он присматривает себе новую жертву из числа присутствующих в зале женщин…
В следующий момент внутрь через дверь в дальнем конце зала проскользнула Кейт, и Куинн автоматически посмотрел в ее сторону. Он окинул пристальным взглядом ее лицо, стараясь, однако, не слишком долго задерживаться на нем, хотя и хотел не сводить с нее глаз. Она же не желала иметь с ним ничего общего. И однажды ему уже на это намекнула. Вот и сейчас, по идее, ему должно хватить ума, чтобы понять намек. И сосредоточиться на расследовании.
— Скажите, присутствуют ли в этом какие-то религиозные обертоны?
— В данном случае, вероятно, никаких. Мы можем лишь строить догадки. Возможно, убийца произносит слова типа «пусть грешники горят в аду». Или же, наоборот, это может быть ритуал очищения, чтобы спасти их души. С другой стороны, вполне может быть, что он видит в сожжении тел крайнюю степень их унижения и осквернения.
— А разве не ваша работа — сузить набор этих вероятностей? — задал вопрос другой репортер. Куинн автоматически попытался разглядеть в толпе Типпена.
— Профиль пока еще только составляется, — произнес он и мысленно добавил: «Не надо мне говорить, в чем заключается моя работа. Я прекрасно знаю, что мне делать».
— Это правда, что вас даже сняли с расследования дела о похищении детей в Виргинии и направили сюда?
— А убийства геев в Майами тоже вы расследовали?
— Я всегда одновременно веду несколько дел.
— Вы здесь потому, что вас выписал Питер Бондюран? — спросил третий репортер. — Не кажется ли вам, что это попахивает звонкой монетой?
— Я там, куда меня посылают, — ответил Куинн. — Моя задача — помочь в расследовании. Откуда исходит приказ или почему, меня это не касается.
— Почему Питер Бондюран не дал официальных показаний?
Шеф Грир тотчас поднялся на сцену и заявил, что не потерпит такого рода вопросов, после чего еще несколько минут превозносил добродетели Питера Бондюрана, главным образом для Эдвина Нобла и пресс-секретаря «Парагона», которые присутствовали на встрече с общественностью от имени своего шефа.
Куинн отошел назад и, встав рядом с Ковачем, попытался отдышаться. На лице Сэма застыла официальная маска копа: глаза чуть прикрыты, и из-под тяжелых, полуопущенных век он наметанным взглядом наблюдает за залом, подмечая такие вещи, о которых вряд ли кто догадывается.