Правда о деле Гарри Квеберта
Шрифт:
— По-моему, я вижу мертвых, — пояснил Гарри.
— Значит, ваша подруга умерла? — спросил Эшкрофт.
— Не знаю… Вот от этого я и схожу с ума.
— Не думаю, что вы сумасшедший, мистер Квеберт.
— Иногда я выхожу на пляж и кричу ее имя. А когда больше нет сил кричать, сажусь на песок и плачу.
— По-моему, так у вас выражается скорбь. Ваше сознание, рациональное, здравое, борется с тем началом внутри вас, которое отказывается принять неприемлемое с его точки зрения. Когда действительность слишком невыносима, мы пытаемся ее обойти. Если хотите, пропишу вам релаксанты, они помогут вам расслабиться.
— Нет,
— Расскажите мне о своей книге, мистер Квеберт.
— Это история волшебной любви.
— И о чем эта история?
— О запретной любви.
— Это история о вас и вашей подруге?
— Да. Я ненавижу книги.
— Почему?
— Они причиняют мне боль.
— Время истекло. Мы поговорим об этом на следующей неделе.
— Отлично. Спасибо, доктор.
Однажды в приемной он столкнулся с Тамарой Куинн, выходившей из кабинета.
Рукопись была закончена в середине ноября, после полудня; погода стояла такая пасмурная, что непонятно было, день на дворе или ночь. Он сложил толстую пачку страниц и внимательно перечитал название, написанное заглавными буквами на обложке:
Внезапно ему захотелось кому-нибудь рассказать об этом, и он тут же отправился в «Кларкс», к Дженни.
— Я закончил книгу, — сообщил он ей радостно. — Я приехал в Аврору, чтобы написать книгу, и вот. Она готова. Готова. Готова!
— Потрясающе! — ответила Дженни. — Это великая книга, я уверена. Что ты теперь будешь делать?
— Поеду в Нью-Йорк на какое-то время. Предложу ее издателям.
Он послал экземпляры рукописи в пять крупных нью-йоркских издательств. Не прошло и месяца, как все пять издательств связались с ним, сочтя, что имеют дело с шедевром, и стали набавлять цену. Начиналась новая жизнь. Гарри нанял адвоката и литературного агента. В конечном счете за несколько дней до Рождества он подписал с одним из издателей невероятный договор на 100 000 долларов. Он был на пути к славе.
Он вернулся в Гусиную бухту 23 декабря, за рулем роскошного новенького «крайслера». Он непременно должен был встретить Рождество в Авроре. В дверях торчало анонимное письмо, явно не первый день. Последнее. Больше он их не получал.
Назавтра он занялся подготовкой к праздничному ужину: зажарил громадную индейку, потушил фасоль в масле, приготовил картошку фри и испек торт с шоколадом и сливками. На проигрывателе стояла пластинка «Мадам Баттерфляй». Он накрыл стол на двоих возле елки. Он не заметил, что через заиндевевшее окно за ним наблюдает Роберт Куинн; в тот день Роберт поклялся себе прекратить историю с письмами.
Поужинав, Гарри извинился перед пустой тарелкой напротив и, скрывшись на миг в кабинете, вернулся с большой коробкой в руках.
— Это мне? — воскликнула Нола.
— Его нелегко было найти, но всякое бывает, — ответил Гарри, поставив коробку на пол.
Нола опустилась на колени перед подарком. «Что это? Что это такое?» — повторяла она, поднимая незавязанные клапаны крышки. Оттуда высунулась мордочка, а потом
Она поставила собаку на пол. Щенок, тявкая, принялся изучать свой новый дом, а она кинулась Гарри на шею.
— Спасибо, Гарри, я с вами так счастлива. Но мне так стыдно, у меня нет для вас подарка.
— Мой подарок — это твое счастье, Нола.
Он крепко обнял ее, но ему показалось, что она ускользает, и вскоре он перестал ее чувствовать, перестал видеть. Он звал ее, но она уже не откликалась. Он стоял один посреди комнаты, обхватив себя руками. Щенок вылез из коробки у его ног и играл со шнурками его ботинок.
«Истоки зла» вышли в свет в июне 1976 года и имели огромный успех. Критики наперебой расхваливали книгу; необыкновенный Гарри Квеберт, тридцати пяти лет, считался отныне величайшим писателем своего поколения.
За две недели до выхода книги издатель Гарри, понимая, какую бурю восторгов она вызовет, лично приехал за ним в Аврору:
— Как это, Квеберт, мне говорят, вы не хотите ехать в Нью-Йорк?
— Я не могу уехать, — ответил Гарри. — Я жду одного человека.
— Ждете одного человека? Да что вы мне рассказываете! Вас хочет видеть вся Америка. Вы станете звездой огромной величины.
— Я не могу уехать, у меня собака.
— Ну и что, мы возьмем ее с собой. Мы будем ее холить и лелеять, вот увидите: у нее будет няня, свой повар, ее будут выгуливать и вычесывать. В общем, складывайте чемодан — и вперед к славе, друг мой!
И Гарри уехал из Авроры в многомесячное турне по всей стране. Скоро все только и говорили, что о нем и его потрясающем романе. Дженни, где бы она ни была, на кухне в «Кларксе» или в своей спальне, следила за новостями по радио и телевидению. Она покупала все газеты, печатавшие статьи о нем, и благоговейно их хранила. Увидев в магазине его книгу, она каждый раз покупала ее. У нее было больше десятка экземпляров. И все она прочла. Она часто спрашивала себя, не вернется ли он за ней. Когда приходил почтальон, она ловила себя на том, что ждет письма. Когда звонил телефон, надеялась, что это он.
Она ждала все лето. Когда на дороге ей попадалась машина, похожая на машину Гарри, ее сердце билось чаще.
Она ждала осенью. Когда двери «Кларкса» открывались, ей казалось, что это он, что он вернулся за ней. Он был любовью всей ее жизни. Она ждала и, чтобы отвлечься, перебирала в памяти те благословенные дни, когда он приходил работать в «Кларксе», за столиком номер 17. Здесь, рядом с ней, он написал шедевр, который она читала каждый вечер. Если бы он по-прежнему жил в Авроре, он мог бы приходить сюда каждый день: она осталась бы официанткой — просто ради удовольствия быть подле него. И не важно, что она до конца своей жизни так и будет подавать гамбургеры, ведь она будет подле него. Она сохранит этот столик за ним, навсегда. И, невзирая на негодование матери, она на свои деньги заказала металлическую пластину и привинтила ее к столику номер 17. На пластине было выгравировано: