Правда о деле Савольты
Шрифт:
Прошел январь, затем февраль. Я редко виделся с Леппринсе. А когда заходил к нему, мне всякий раз приходилось преодолевать немало препон, прежде чем я до него добирался. Швейцар, раньше всегда такой предупредительный и разговорчивый, теперь преграждал мне путь, спрашивал, как меня зовут, и узнавал по телефону снизу, какие будут распоряжения. На лестничной площадке уже ждал Макс, телохранитель, который не обыскивал меня, но и не выпускал пистолета из рук, держа их в карманах пальто, пока не приходил управляющий. Управляющий тоже делал вид, что видит меня
И тем не менее я продолжал посещать дом на улице Рамбла-де-Каталунья. Нередко мое посещение совпадало с приходом комиссара Васкеса. Он являлся всегда неожиданно, выдерживал схватку с Максом и проникал в гостиную. Леппринсе угощал его сигаретой, или кофе с галетами, или рюмочкой ликера, а комиссар вздыхал, потягивался, словно расслабляясь, и почти всегда заводил разговор о преступлениях и запутанных следах. Однажды он сообщил нам, что подозреваемые в убийстве Савольты находятся в Монтжуике. Их было четверо: двое молодых и двое пожилых. Все они — анархисты, трое из них переселенцы с юга, а один — каталонец. И я подумал про себя: сколько жестоких ударов вслепую удалось бы избежать, если бы этих четырех злодеев обнаружили раньше.
И действительно, за несколько недель до того, как Васкес сообщил нам об аресте и заключении в крепость этих четверых анархистов, я, гонимый скукой, бродил по городу, и вдруг мне пришло в голову зайти в книжный магазин на улице Арибау и послушать часик-другой речи Роки. Книжный магазин пустовал. Только за прилавком по-прежнему сидела рыжая женщина. Я направился во внутреннее помещение магазина, но она остановила меня:
— Сеньору угодно купить какую-нибудь книгу?
— А разве Рока не придет сегодня?
— Нет, уже не придет.
— Надеюсь, он здоров?
Продавщица оглянулась по сторонам и шепнула мне:
— Его увели в Монтжуик.
— За что? Он сделал что-нибудь плохое?
— Это как-то связано со смертью Савольты, вы понимаете, что я хочу сказать? На другой же день начались репрессии.
Рока был уже не молод. Он чем-то заболел в Монтжуике. Вскоре его выпустили, но после этого он уже не появлялся в книжном магазине и я никогда больше о нем не слышал.
— Вы не должны так обращаться со мной, сеньор комиссар, я порядочный человек и хочу вам помочь. Почему вы не выслушаете меня?
Немесио Кабра Гомес волновался: он сплетал пальцы, хрустел суставами, переминался с ноги на ногу.
— Подожди капельку, — ответил комиссар Васкес, — сейчас я буду к твоим услугам.
— Знаете, сколько часов я уже здесь торчу?
— Много, наверное.
Немесио Кабра Гомес резко придвинулся к столу. Комиссар Васкес вздрогнул и прикрылся газетой, а секретарь вскочил, намереваясь ринуться к двери.
— Я хорошенько обо всем подумал в эти тоскливые часы, сеньор комиссар. Выслушайте меня. Я знаю, кто убил Пахарито де Сото и
Помню тот день, когда я в последний раз посетил дом на улице Рамбла-де-Каталунья, Леппринсе пригласил меня пообедать вместе с ним. Мы выпили по рюмочке хереса в гостиной, где в камине горели поленья, хотя в городе уже вступила в свои права весна, наполнив его своим ароматом, яркими красками и чудесным теплом. А затем перешли в столовую. Как всегда, разговор шел на общие темы, о том о сом, перемежаясь паузами. Во время десерта Леппринсе сообщил мне, что женится. Сам по себе этот факт не удивил меня, удивляла тайна, в которой до сих пор сохранялись их отношения. Избранницей его, разумеется, была Мария Роса Савольта. Я пожелал ему счастья и лишь позволил себе заметить, что его будущая жена еще слишком молода.
— Ей почти двадцать лет, — возразил он, улыбаясь своей приятной улыбкой (но я знал, что ей едва исполнилось восемнадцать), — она достаточно образованна и с хорошими манерами. Остальное придет со временем. Опытность зачастую ведет к недовольству, размолвкам, ссорам, которые только раздражают, а не поучают. Опытность нужна мужчине, который должен бороться за существование, а не его жене. Избави меня бог от ее опыта, если от него будут исходить одни неприятности.
Я похвалил его за благонамеренные речи, и мы оба погрузились в глубокое молчание. Управляющий вошел в столовую и доложил о приходе комиссара Васкеса. Леппринсе велел провести его в столовую и попросил меня остаться.
— Прошу прощения, что мы принимаем вас здесь, дружище Васкес, — поспешил извиниться Леппринсе, едва тот вошел. — Но, по-моему, это гораздо лучше, чем заставлять вас ждать или лишить удовольствия присоединиться хотя бы к концу нашей великолепной трапезы.
— Благодарю вас, я уже пообедал.
— Отведайте хотя бы десерт и выпейте рюмочку москателя.
— С великим удовольствием.
Леппринсе отдал соответствующее распоряжение.
— Я пришел, — начал комиссар, — поскольку считаю своим долгом предупредить вас о том, что имеет непосредственное отношение к вам…
Насколько я понял, он имел в виду Леппринсе и его компаньонов. Со мной комиссар Васкес даже не поздоровался. Он игнорировал меня с первого же дня нашего знакомства, и это задевало мое самолюбие, хотя и было вполне оправдано: его профессия не допускала любезностей, учтивости, и все то, что могло служить ему помехой в деле (друзей, секретарей, помощников, телохранителей), он оставлял вне поля своего зрения.
— Речь идет о покушениях? — спросил Леппринсе. — Есть какие-нибудь новости насчет смерти бедного Савольты?
— Да, именно об этом.
— Так я слушаю вас, дорогой Васкес.
Комиссар помедлил, с любопытством разглядывая этикетку винной бутылки. Мне показалось, что его враждебность распространяется на меня и даже на самого Леппринсе. Наконец он заговорил:
— От… людей, которые сотрудничают с полицией… косвенным образом, неофициально, у меня есть сведения о том, что в Барселоне появился Лукас «Слепой».
— Лукас… какой? — переспросил Леппринсе.
— «Слепой», — повторил комиссар.