Правда о религии в России
Шрифт:
Наступила священная пасхальная ночь… Счастливцы, одаренные крепостью сил, спозаранку, часов с 8–9 вечера, наполнили до тесноты храмы; тысячи запоздалых в мраке холодной и ветреной ночи окружали храмы. В числе последних был и я, носитель 69-й весны, то есть глубокой осени стариковской жизни. Но обновляется, как орел, юность моя среди людей единого духа и самых разных возрастов и положений.
Весьма остроумно распорядители храмового порядка скомбинировали строгое затемнение с открытием настежь боковых дверей храмов. Это не мешало восторженным звукам пасхальных песней достигать слуха
Вернувшись домой, после короткого отдыха, «еще сущей тьме», я поспешил в храм Споручницы, где в приделе предстояло совершение второй пасхальной службы.
В храме было уже свободно. Кое-где у стен дремали, в ожидании первых трамваев и метро, дальние богомольцы. Ярко светились запрестольные витражи Воскресшего Господа, Богоматери и Доброго Пастыря. Их обрамляли гирлянды электрических лампочек, живых и искусственных цветов в зелени. За главным престолом в семисвечнике ярко пылали толстые, длинные свечи ярого воску. Было весело и радостно. Ровно в 5 часов началась вторая пасхальная служба. Храм постепенно переполнился народом до тесноты. Служба шла при пении правого и левого хоров. Вечерня завершила этот радостный день.
Доктор медицины П. М. Красавицкий.
18 апреля 1942 года.
В сельском храме
Медленно в двери церковные
Шла я, душой несвободная,
Слышались песни любовные,
Толпы молились народные.
Те, кто в детстве испытал очарование православного праздничного торжества, невольно чувствуют в пасхальную ночь какую-то неизъяснимую грусть. Самый символ воскресения из мертвых таит в себе противопоставление живого — мертвому, темного — светлому, зимнего — весеннему.
Радостные пасхальные песнопения, блестящие ризы священников, новое платье, прибереженное матерью к этому случаю, свечка в руке и предвкушение кулича и пасхи, украшенных цветами, создавали праздничное настроение.
Звонкие голоса певчих поют:
— И друг друга обымем, рцем, братие!
И хочется всех обнять, поцеловать, поздравить, сказать что-то приятное. Все кажутся добрыми, приветливыми.
— Христос воскресе! — произносит священник, и ему отвечают хором.
Пахнет незнакомым, смешанным с ладаном…
…И теперь, когда накануне Светлого Воскресения грусть закрадывается в сердце, тянет на улицу, в ночь, в освещенный храм, хочется снова испытать чувство сладостного умиления, душевной благости и мира. Как сильны и цепки воспоминания детских впечатлений!
В этом году мы праздновали Пасху в особенной обстановке. Тяжелая война, навязанная нам фашистами, окрашивает повседневные события в суровые тона. Близкие люди где-то далеко, напрягая все силы, отвоевывают каждую пядь занятой оккупантами родной земли. И здесь, в тылу, напряженный труд, лишения, беспокойные мысли о судьбе родины. Давно забыта привычная свобода нормального течения дней.
Наступает вечер, и вместе с сумерками приходит и привычное чувство стремления на улицу, в толпу молящихся.
— Ну, как, пойдем к заутрене? — спрашивают домашние.
— Куда там, такой холод и темь… Да и будет ли заутреня? Ведь движение по Москве разрешено только до двенадцати часов.
— Утром по радио объявили, что на сегодняшнюю ночь осадное положение снято. Необходимо строжайше соблюдать условия светомаскировки, а ходить можно хоть до утра, — отвечают мне.
Вопрос решен. Какую церковь выбрать? Всюду будет много народа.
— Поедем, пока еще есть время, куда-нибудь за город, в сельский храм, — делаю я предложение.
Но охотников на такое путешествие оказывается немного. Все же спутник нашелся.
С последним трамваем уезжаем за город. Выходим на конечной остановке и уже начинаем раскаиваться. Темь такая, что собственной руки не видишь. Ветер. Дорогу развезло, и каждую минуту рискуешь ввалиться в какую-нибудь громадную лужу. Итти надо километра два с половиной. Путь мне знаком, но я бывала здесь в летние солнечные дни, и тогда казалось все совсем просто. Ночью контуры даже хорошо знакомого пейзажа приобретают новые очертания. В мало знакомой местности чувство ориентировки теряется совершенно.
Стоим в нерешительности. Освещенный трамвай торопливо уходит обратно.
Оказывается, мы не одни. Две молодые женщины и старик, ехавшие с нами в одном вагоне, тоже ищут попутчиков в село Измайлово.
Старик здесь живет, ему дорога хорошо знакома. Он не скрывает своего удовольствия по поводу того, что вот-де москвичи приехали к ним в село помолиться.
— Только насчет тесноты — это вы напрасно. У нас тоже прихожан много. Из окрестных сел народ приходит. Эх, задержался я в городе, теперь, пожалуй, и в церковь не войдешь!
Идем торопливо.
Входим в село, и дорога становится совершенно невозможной. Но попутчиков у нас все больше и больше. Много подростков, женщин. То там, то здесь раздаются звонкие, веселые вскрики. Кто-то зачерпнул воды в калоши, кто-то, желая обойти лужу, провалился по пояс в снег. Становится все оживленнее и веселее.
Вот и храм. Он стоит на пригорке, окруженный кладбищем. На темном звездном небе приветливо вырисовываются старинные луковки его куполов.
Храм этот имеет свою длинную историю. Ему без малого триста лет. Построен он при паре Алексее Михайловиче.
Село Измайлово — родовая вотчина бояр Романовых. Здесь провел детство Петр Великий. Здесь формировались его знаменитые потешные полки. Здесь Петр в 1691 году нашел ботик деда своего Никиты Романовича. Эта игрушка сделалась родоначальником русского флота, а Измайлово — его колыбелью. Ботик Петр приказал починить и спустить в реку Яузу. Прошло лет двадцать, и ботик, прозванный «дедушкой русского флота», был перевезен в новую столицу, на Неву, где его встретили с почетом двадцать три корабля и двести галер.