Правда о Салли Джонс
Шрифт:
В следующее воскресенье я снова отыскала замшелое надгробие с портретом на эмали. Я вынула из кармана медальон, поднесла его поближе и сравнила портреты.
Сомнений быть не могло. На обоих портретах изображена одна и та же девушка.
Судя по надписи на надгробии, ее звали Элиза Гомеш. Она умерла четыре года назад, будучи всего двадцати трех лет от роду. Почему она умерла такой молодой? Об этом на надгробии не сообщалось. Меня передернуло. Возможно, ее убил Альфонс Морру. Ведь он был негодяем. Мне до сих пор снятся кошмары о том, как он стоял, целясь Старшому в грудь.
Я решила, что сделала важное открытие. Хотя что в нем важного, я и сама не знала. Но такое
Сметя с могилы опавшие листья, я постояла, глядя на портрет покойной девушки, которую, похоже, больше уже никто не оплакивал.
Я взяла за привычку навещать могилу Элизы Гомеш каждое воскресенье. Я сметала листья и ветки, счищала мох и лишайники, нараставшие на камне. Со временем я познакомилась с кладбищенским сторожем. Его звали Жуан, и он был большим чудаком. Правда, в хорошем смысле слова.
Почти все, кого я вижу в первый раз, обращаются со мной как с обезьяной. И в этом нет ничего странного. Ведь я и есть обезьяна. Люди, наверное, думают, что кто-то выдрессировал меня и я научилась носить человеческую одежду, точно так же как медведи в цирке учатся ходить на задних лапах, а попугаи – браниться. Мало кто может представить себе, что я способна думать и понимать человеческий язык. До тех пор, пока меня хорошенько не узнает.
С Жуаном все было по-другому. Однажды, когда я выдергивала чертополох с лужайки у могилы Элизы Гомеш, он подошел ко мне. Я обернулась, чтобы он увидел мое лицо, но он даже бровью не повел. Просто любезно спросил, не нужны ли мне совок и тяпка.
Я кивнула, и он сходил за инструментами. Потом продолжил беседовать со мной – так, будто мы с ним давно знакомы. Похоже, его ничуть не удивляло, что горилла ухаживает за могилкой.
– Как хорошо, что кто-то заботится об этой могиле, – сказал он. – Думал даже сам этим заняться. Ради Элизы. Бедная девочка, ведь ее убили. Правда, в некотором смысле это был несчастный случай. Но вы-то, конечно, и так все знаете.
Я помотала головой.
– Вот как, не знаете? – переспросил Жуан. – Тогда я расскажу вам. Видите ли, Элиза Гомеш работала горничной у богатого банкира в Шиаду. Карвалью, вот как его звали… Ну так вот, однажды банкиру по почте пришла посылка. Элиза приняла ее. И когда принесла сверток в кабинет банкира, он взорвался. Это была бомба, которую прислали банкиру анархисты, желавшие ему смерти. Но банкир не пострадал. При взрыве погиб только один человек – Элиза. Совсем еще ребенок…
Жуан был искренне опечален. Тяжело вздохнув, он продолжил:
– У девочки не было семьи. Во всяком случае, сюда к ней никто не приходил. Кроме жениха. Морру его звали. Это он оплатил похороны, хотя был так же молод и беден, как Элиза. Как же он горевал, этот мальчик! Бывало, смотришь на него, и сердце разрывается. Да-да, сердце разрывается…
Жуан хорошенько высморкался и промокнул платком уголок глаза.
– Бедняга Морру, три года он приходил сюда почти каждый день. Не слишком он был разговорчив – я так и не смог узнать его поближе. Но он заботился о могиле Элизы, и это место было самое красивое и ухоженное на всем кладбище. Иногда приносил цветы – желтые гвоздики. Но однажды он пропал. Было это с год тому назад. С тех пор я не видал его. Поговаривали, что он погиб – мол, какой-то пьяный матрос в порту убил его. Вроде как в газете об этом писали. Не знаю, правда это все или нет. Но то, что он умер, это точно, иначе не заросла бы так Элизина могилка…
По щеке Жуана скатилась крупная слеза.
– Извините, – сказал он и снова высморкался. – Все это так печально…
Мы постояли в тишине. Потом, объяснив, где мне оставить
Я была подавлена, и еще меня немного мучила совесть. До сих пор я считала Альфонса Морру негодяем. А теперь вдруг вспомнила, какой несчастный у него был взгляд в тот вечер, когда он подошел к нам в «Пеликану». Что я увидела в его глазах – тоску по Элизе?
Дальше я вспомнила, что говорил Жуан про бомбу, которая убила Элизу: за взрывом якобы стояли анархисты. А еще что в газете писали, будто бы по версии комиссара Гарретты Старшой был таким же вот анархистом…
Можно ли считать это простым совпадением?
Или все каким-то образом связано?
В таком случае как?
Глава 20
Вечера в «Тамаринде»
Жара держалась до самой середины октября, и на смену ей пришли первые настоящие дожди, которые смыли с города летнюю пыль. Клоаки переполнились, сточные канавы забились глинистой грязью. Вода в реке стала бурой.
И вот тогда-то я поняла, что ровно год назад затонула «Хадсон Квин» и Старшого схватила полиция. Казалось, это было так давно. Так давно. А выходит, прошел всего год. Сколько же будут тянуться двадцать пять лет?
От этой мысли я так загрустила, что несколько недель совсем не могла работать. Синьор Фидардо это, конечно, заметил. Поэтому он поручил мне отремонтировать аккордеон-мюзет, который сдал ему в починку посол Франции в Лиссабоне. Посол очень дорожил своим инструментом, и синьор Фидардо пообещал, что займется им собственноручно.
– Не подведи меня, Салли Джонс, – сказал синьор Фидардо. – Я жду от тебя первоклассной работы. Иначе мне несдобровать.
Синьор Фидардо знал, что делает. Мне не оставалось ничего другого, кроме как взять себя в руки, и через несколько дней у нас в мастерской все пошло своим чередом. Постепенно тяжелые мысли оставили меня.
Примерно в то же время Ана начала раз в неделю выступать в «Тамаринде» – ресторане на Руа-де-Сан-Мигел, где пели фаду. Хозяин ресторана услышал, как Ана пела на похоронах его тетушки на кладбище Празереш, и пригласил ее к себе.
Теперь субботние вечера Ана проводила в «Тамаринде». Мы с синьором Фидардо всегда ходили ее слушать. Таково было ее условие. Иначе Ана выступать не соглашалась, а с нами, говорила она, похоже на обычный воскресный вечер дома, за кухонным столом.
Со временем Ана становилась все более уверенной – и в себе, и в своей публике. Скоро она совсем перестала бояться и могла обходиться без нас. Но мы с синьором Фидардо все равно продолжали ходить в «Тамаринд». Анино пение не может наскучить.
У нас был свой столик в углу рядом со сценой. Это Ана устроила. И очень даже кстати, потому что в те вечера, когда она выступала, маленький ресторанчик был набит до отказа. Столики бронировали за много недель вперед. Хозяин «Тамаринда» даже начал открывать окна нараспашку и выставлять на тротуар стулья, чтобы люди могли слушать и с улицы тоже. Но стульев скоро стало не хватать. Тогда кто-то догадался приносить стулья из дома. Каждую субботу под окнами «Тамаринда» собиралось все больше и больше людей со своими стульями. А те, кто жил поблизости, притаскивали даже диваны и кресла. На Руа-де-Сан-Мигел стало так тесно, что полиция решила вовсе перекрыть автомобильное движение на этой улице субботними вечерами. Таким образом, констебли тоже могли послушать Анино пение.