Правда о Салли Джонс
Шрифт:
Директор обувной фабрики Сантуш любил фаду. Однажды он слышал, как Ана поет за работой, и хотел услышать еще. Несколько недель подряд он пытался заказать столик в «Тамаринде», но безуспешно – мест не было. В конце концов директору это надоело, и он вызвал Ану к себе в кабинет:
– Госпожа Молина, – сказал он. – С сегодняшнего дня я предоставляю вам оплачиваемый отгул в субботу, но при условии, что вы будете петь в «Тамаринде» и в пятницу тоже. Тогда, глядишь, и мне повезет и я смогу наконец заказать себе столик!
Анино имя стало известно не только в Алфаме, но и во всем Лиссабоне. В городе, случалось, к ней подходили незнакомые
Синьор Фидардо был счастлив. Я не раз слышала, как он гордо повторял: «Что я тебе говорил!» Ана же относилась к происходящему спокойно. Она жила своей прежней жизнью: днем ходила на работу, а вечерами штопала носки.
Хотя кое-что все-таки изменилось. Благодаря директору Сантушу по субботам Ана теперь была свободна. Она брала меня на небольшие прогулки по Лиссабону и его окрестностям. Иногда мы ехали на поезде до Кашкайша или Эшторила и там бродили вдоль набережных. А иногда переплывали на пароме в Баррейру. Но чаще всего мы просто садились на трамвай и ехали в Жардин ботанику – Лиссабонский ботанический сад, где гуляли по дорожкам под сенью высоких деревьев.
Во время этих прогулок Ана все больше молчала. Меня это ничуть не смущало, потому что в такой тишине не было ничего печального. Думаю, Ане просто хотелось немного отдохнуть от своего голоса.
Глава 21
Пригорок за тюрьмой
Дни становились короче. В парке перед нашим домом желтели каштаны. Но вот листья облетели и теперь кружились вдоль трамвайных путей, когда редкий ветер проносился по Руа-де-Сан-Томе. С Атлантики один за другим пришли циклоны, а с ними холодный туман и зарядившие на многие недели дожди. Я по нескольку раз на день топила камин у синьора Фидардо, чтобы его склад драгоценной фанеры не испортился от влаги. В Лиссабон снова пришла зима.
Жизнь с Аной и синьором Фидардо стала для меня повседневностью. Приятной повседневностью. Я понемногу привыкла к мысли, что здесь мой дом. Хотя каждый день вспоминала о Старшом и мечтала навестить его в тюрьме.
Иногда я писала ему письма. И Старшой отвечал мне. Это были просто коротенькие сообщения, потому что ни Старшой, ни я не очень-то владеем этим жанром.
Но однажды от Старшого пришло очень необычное письмо:
Дорогая госпожа Ана Молина,
Хочу просить Вас об одолжении, хотя я и так пребываю пред Вами в неоплатном долгу.
Из окна моей камеры виден пустырь, а рядом с ним возвышается пригорок. На пригорке растут два небольших деревца. Если Вы могли бы привести туда Салли Джонс, я бы показал ей кое-что, что ее наверняка обрадует.
Пригорок находится у северо-западной стены. Я буду высматривать вас каждый вечер после семи.
С величайшим почтением,
Я
Ана заметила мое беспокойство.
– Мы обязательно поедем туда, – сказала она. – В воскресенье вечером. Ведь в другие дни я не могу. Я узнаю расписание поездов.
Она прикрыла мою ладонь своей и добавила:
– Все будет хорошо. Не волнуйся.
Это было в среду. Все следующие дни тянулись очень долго. Не говоря уже о ночах. Я почти не спала. Когда наконец наступило воскресенье, я так разнервничалась, что даже не могла есть.
Утром Ана и синьор Фидардо, как всегда, играли на похоронах на Празерешском кладбище. Тем временем я навестила могилу Элизы Гомеш и помогла Жуану разровнять граблями дорожки и выполоть сорняки. Я всегда старалась хоть чем-то помогать ему. Так время шло быстрее, да и Жуану, кажется, нравилась моя компания. Он любил рассказывать, как умерли люди, похороненные на этом кладбище. Это были истории о жестоких убийствах и кошмарных несчастных случаях. Рассказывая их, Жуан часто сам пугался так, что его голос начинал дрожать. Правда, об Элизе Гомеш я не узнала ничего нового.
Вернувшись домой, мы с Аной засобирались в Камполиде. Ана слегка сердилась на меня за то, что я испачкала комбинезон, пока полола сорняки с Жуаном. Ведь накануне она выстирала и отутюжила его.
– Я хочу, чтобы твой друг Коскела увидел, что я забочусь о тебе, – объяснила она.
Мы доехали на трамвае до вокзала Россиу, а там сели на поезд до Синтры. Я никогда раньше не бывала на вокзале Россиу. Он был огромный – восемь путей, над которыми высился изогнутый купол из стекла и стали. На платформах сновали пассажиры, посыльные, носильщики. Я вдохнула знакомый запах угля и дыма и прислушалась к шипению котлов на больших черных локомотивах. Было в этом что-то родное, и я немного успокоилась.
Мы сели в купе и стали смотреть в окно. Поезд тронулся, оставляя вокзал позади. Потом мы въехали в туннель и минут десять видели в стекле только свои отражения, слабо освещенные дрожащей электрической лампой на потолке.
Когда поезд вынырнул из туннеля, кондуктор объявил, что следующая станция – Камполиде. Мы вышли. Ана спросила у начальника станции, как пройти к тюрьме, и дальше мы пошли пешком.
Это был уже не город, но еще и не деревня. Здесь жили бедные люди в приземистых крошечных лачужках, рассеянных вдоль пыльных грунтовых дорог. Из темных окон смотрели дети с запавшими глазами, тут и там паслись костлявые козы.
Мы не успели далеко уйти, как впереди показалась тюрьма. Я представляла себе, что это будет внушительное, мрачное кирпичное здание, окруженное стеной с колючей проволокой. И не ошиблась.
Пригорок, о котором писал Старшой, мы нашли легко. Но подняться на него оказалось не так-то просто – пришлось обойти тюрьму вокруг. Когда мы наконец добрались до условленного места, было почти семь. Из низких беспокойных туч моросил дождь. Тюрьма казалась почти пустой. Светилось лишь несколько окон на нижнем этаже. Камеры заключенных, похоже, располагались на двух верхних этажах. Собственно окон в камерах не было – только решетки на маленьких черных отверстиях.