Правда о совах. Мадлен
Шрифт:
Там девочка примерно ее лет, темнокожая и темноволосая, усмехается ей и машет.
Мадлен никогда в жизни ее не встречала.
Наконец-то Клэрис выглядит заинтересованной – иными словами, чуть более увлеченной, чем обычно, отчего Мадлен чувствует себя неловко.
– Опишите ее как можно точнее, – просит Клэрис.
– На вид лет четырнадцать, темная кожа...
Клэрис прищуривается. Мадлен продолжает:
– ...и темные, густые волосы, собранные на макушке в два хвоста. Она была в красном платье и сандалиях.
– И вы уверены, что никогда раньше ее не встречали? –
– Уверена. – Мадлен медлит в сомнениях. – То есть в ней было что-то знакомое, но что именно? Я выросла в маленьком городке в Квебеке, где почти все белые. Во всей моей школе набралось бы от силы пять цветных ребят, и ее среди них не было. Кроме того... – Она опять медлит, ведь это такое сокровенное. – Раньше в приступах никогда не было ничего незнакомого.
– Тогда она может быть из подавленных воспоминаний, – предполагает Клэрис. – Из тех людей, кого вы забыли, или придуманный вами образ. Может, попробуете с ней поговорить?
Предложенная Клэрис методика прерывания приступов заключалась в том, чтобы нарушить течение воспоминаний чем-то неуместным, как можно больше несоответствующем данному моменту. Мадлен остановила выбор на цитатах из недавно прочитанного: они достаточно новые, чтобы не ассоциироваться с другими воспоминаниями, и достаточно неуместные, чтобы даже в присутствии матери напоминать о реальности тяжелой утраты. Похоже, это срабатывало: Мадлен больше ни разу не переживала одно и то же воспоминание дважды после того, как призвала на помощь критиков и философов.
Очень странно сознательно искать воспоминания.
Новая попытка у окна: Мадлен ждет сумерек, прислоняется лбом к оконному стеклу в том же месте, но температура немного не та, и не все сходится. Она пробует варить куриный суп – ничего. Наконец, нащупывая верный путь, нагревает в микроволновке кружку с молоком, размешивает, чтобы равномерно распределить тепло, отпивает глоток...
...и вот она обеими руками держит стакан, сидя за кухонным столом, и ее ноги не достают до пола. Родители здесь же, разговаривают. Она знает, что ее скоро отправят спать, как только она допьет молоко, но ее манит темнота за окном гостиной, хочется узнать, что там. Осторожно, стараясь не привлекать внимания родителей, она соскальзывает со стула и – босиком, уже в пижаме – тихо идет к окну.
Девочки там нет.
– Мадлен, – слышит она бодрый голос матери, – as-tu finit ton lait? [9]
Не успев понять, что делает, Мадлен с улыбкой поворачивается, энергично кивает матери и залпом допивает молоко. Затем родители уводят ее вниз по лестнице в кровать, укутывают одеялом и оба целуют на ночь. В глубине души она еще силится вспомнить что-то важное, что нужно сказать или сделать, но ей уже так уютно, чтобы обращать на это внимание, вот свет гаснет, и дверь комнаты закрывается. Интересно, что будет, если она уснет во сне, приснится ли ей другой сон и сможет ли она заснуть в этом сне и увидеть еще один сон и... В окно ее спальни кто-то тихо стучит.
9
Ты допила молоко? (Франц.).
Спальня Мадлен в цокольном этаже, и окно расположено на уровне земли.
– Как тебя зовут? – спрашивает девочка за окном.
– Мадлен. – Она склоняет голову набок, удивляясь тому, что отвечает на английском. – А тебя?
– Зейнаб. – Девочка усмехается. На ней тоже пижама, бирюзовая, с принцессой Жасмин. – Можно к тебе? Устроим ночные посиделки!
– Ш-ш. – Мадлен открывает окно настежь, чтобы ее впустить, и шепчет: – Я не могу устраивать ночные посиделки без разрешения папы с мамой!
Зейнаб прикрывает рот ладошкой, кивает с вытаращенными глазами, затем, прошептав одними губами «извини», забирается в комнату. Мадлен жестом предлагает гостье сесть на кровать и с любопытством смотрит на нее.
– Почему мне кажется, что я тебя знаю? – шепчет Мадлен, больше самой себе. – Мы же не из одной школы?
Зейнаб качает головой.
– Не знаю. Вообще не знаю это место. Но я постоянно тебя встречаю! Иногда ты старше, иногда моложе. Иногда с родителями, иногда нет. Вот я и решила познакомиться, а то я тебя все время вижу, а ты меня не всегда, и вроде как я шпионю, а я этого не хочу. То есть...– Она опять усмехается, на ее щеке появляется ямочка, от которой Мадлен становится тепло и радостно. – Я не прочь быть шпионкой, но это другое. Это круто, это как Джеймс Бонд или Нейл Бернсайд или агент Картер...
...и Мадлен резко возвращается. Из онемевших пальцев выскальзывает кружка с остывшим молоком и разбивается на полу, Мадлен отскакивает к стене и, прислонившись к ней спиной, пытается унять дрожь.
Мадлен отменяет на этой неделе прием у Клэрис. Она просматривает старые выпускные альбомы, школьные фотографии – ни на одной нет никого похожего на Зейнаб, нигде в ее прошлом Зейнаб нет. Она ищет в Гугле «Зейнаб» в различных написаниях и находит какую-то журналистку, мечеть в Сирии, внучку пророка Мухаммеда. У ошеломленной, напуганной и взбудораженной Мадлен проносится мысль спросить у Зейнаб фамилию.
За последние несколько лет Малден досконально изучила все, что творится в ее голове. В том, что там появился кто-то настолько новый и непонятный, как Зейнаб, есть что-то необъяснимо волнующее.
Мадлен ловит себя на том, что Клэрис она вообще не хочет ничего объяснять.
Мадлен садится в автобус – она теперь опасается вести машину – до города своего детства, в часе езды от границы провинции. Она бродит по округе в поисках триггеров, но обнаруживает, что нового больше, чем знакомого: у старых домов появились пристройки, фасады, газоны либо заросли сорняками, либо чересчур ухожены.
Она поднимается по улице своего детства до тупика на каменистом холме, где раньше ходили товарные поезда. Подбирает обломок розового гранита там, где были рельсы, вспышка...
...и она стоит на дорожке рядом с декоративным валуном розового гранита, где впервые увидела колибри. Сердце опять выскакивает из груди от красоты птицы, уверенности и грандиозности того, что это эльф, настоящий, вот она – крошечная русалка, виляет блестящим хвостом, а потом Мадлен понимает, кто перед ней, и птица кажется ей еще более изысканной от того, что поет, как пчела, и выглядит, как невероятная драгоценность.