Правдивые истории сивой кобылы
Шрифт:
Аппарат профессора Коро
– Но если никто не виноват, как же объяснить взрыв в лаборатории?
– Это был не взрыв.
– Почему же тогда погиб профессор?
– Он не погиб.
– Где же он?
– В этой комнате.
– Но я вижу лишь дым.
– Это и есть профессор.
– Нет, так у нас дело не пойдет, - инспектор откинулся на спинку кресла.
– Начнем сначала. Итак, вы утверждаете, что в лаборатории никого не было, кроме вас и профессора Коро?
– Совершенно
– Как же призошел взрыв?
– Это был не взрыв, - ответил доктор.
– Обыкновенная вспышка, сопровождающая освобожденную энергию.
– Освобожденную от чего?
– От профессора, разумеется. Сейчас его энергии хватает только на то, чтобы удерживаться в газообразном состоянии.
– Но, убейте меня, я не понимаю, как он дошел до такого состояния!
– При помощи своего нового аппарата. Человек сначала размягчается, потом разжижается, а потом распыляется.
– А как же обратно?
– Очень легко! Запоминающее устройство помнит связь атомов твердого профессора, а конденсатор при необходимости сконденсирует его из газообразного.
– Потрясающе! А что дает это изобретение?
– Полный отдых всех членов организма, ликвидацию избыточного веса за счет увеличения роста, смену пола на противоположный, траспортировку человека в любой форме, как то: баллон, бутылка, ящик, полиэтиленовый пакет, газопровод...
– Гениально придумано!
– воскликнул инспектор.
– А теперь я скажу, что дает это вам, доктор Сислей. Место заведующего лабораторией! Но сделали вы это топорно. Убив профессора, топором вы растворили его в кислоте и ждали до тех пор, пока он не испарится. А потом имитировали взрыв.
– Но...
– возразил было доктор.
– Спокойно!
– инспектор перегнулся через стол.
– Не надо пускать мне пыль в глаза! То, что вы не физик, я понял сразу: когда заметил отсутствие крови. Вы химик, Сислей! Не отпирайтесь!
– Да, - прошептал доктор.
– Но у меня есть алиби.
– Что ж, - сказал инспектор.
– Каждый имеет алиби, пока его не начали допрашивать. Только без этих штучек!
Но доктор уже щелкнул выключателем...
Когда снова зажегся свет, посредине комнаты стоял профессор Коро.
– Рад вас видеть, инспектор!
– сказал он.
– Я тоже, - кивнул инспектор седеющей прямо на глазах головой.
– Но славы таким путем вам не добиться. Думаете, я не слышал, как вы стояли за дверью и подслушивали наш разговор? Ваше изобретение - фикция чистейшей воды!
– Не более, чем ваша должность, - парировал профессор.
– Вы не первый агент, которого засылает к нам Строительно-Разведывательное Управление.
– Ложь!
– крикнул инспектор, выведенный из равновесия.
– Успокойтесь, - мягко сказал профессор, и его
В то же мгновение инспектор вспыхнул и испарился.
– Ну и запах!
– поморщился профессор.
– Откройте форточку, доктор!
Случай с литературоведом
Литературовед Кротов ехал из Ленинграда в город Пушкин, чтобы принять участие в Пушкинских чтениях.
Глядя на унылые картины, пробегавшие за окном, он размышлял о связи литературы и литературоведения и не заметил, как подъехал к Царскосельскому лицею.
Кротов вылез из кареты и сразу опьянел от кислорода.
– Ну, слава государю, успели-с!
– сказал ему швейцар с седыми баками.
– Лицеисты все в сборе.
Кротов скинул швейцару меховую шинель и, поскрипывая высокими сапогами, поспешил за каким-то кавалергардом.
"Хорошо придумано, - еще ничего не понимая, мысленно отметил Кротов.
– Только как же я проморгал, когда автобус на карету меняли?"
Наконец они пришли. Зала была уже полна. Долетали обрывки фраз: "Экзамен... Словесность..." Незнакомая дама обратила на Кротова свой лорнет и учинила ему улыбку.
Вдруг кто-то хлопнул его по плечу. Кротов повернулся и обмер: рядом с ним за длинным экзаменаторским столом сидел Державин. Правда, уже старик. Нет, это был не сон. Маститый поэт екатерининской эпохи насупил брови и спросил литературоведа:
– Ну что, начнем?
– Как вам будет угодно, - пролепетал Кротов и, подумав, робко добавил: - с!
В то же мгновение на середину залы вылетел курчавый мальчуган и с жаром стал читать свою оду "Воспоминания в Царском Селе".
Кротов вспотел. Он впервые видел живого Пушкина.
Но тут же поймал себя на мысли, что думает совершенно о другом: "Как жить? Где работать?! О ком писать?!!"
И даже после бала, утомленный, наш литературовед долго не мог прийти в себя. "О ком писать, - думал он, засыпая, - если даже Пушкин ничего такого еще не создал?!"
Проснулся Кротов в середине ночи. "Ничего не создал?!" Он вскочил с постели.
– Так зачем же я буду писать о Пушкине? Хватит! Теперь я сам себе Пушкин!
Кротов положил перед собой пачку чистой бумаги и, умакнув гусиное перо в чернила, начал сочинять:
Мой дядя самых честных правил, Когда не в шутку занемог, Он уважать себя заставил И лучше выдумать не мог...
Сочинялось легко.
– И без всяких черновиков!
– радовался он.
– Сегодня же отнесу к издателю.
Но через несколько минут наступил творческий кризис. Наизусть "Евгения Онегина" Кротов не помнил.
– А изложу-ка я его прозой!
– решил он и написал: "Надев широкий боливар, Онегин едет убивать время, что наглядно рисует нам образ лишнего человека".