Правила перспективы
Шрифт:
А ведь он сказал правду. Только он знает, где найти Ван Гога.
Бендель отпер дверь. Ему явно полегчало.
— Пошли, — сказал он. — Я думал, ты попробуешь сбежать. Следующая остановка — подвалы!
Он был почти что весел, этот Бендель.
Когда герр Хоффер только еще поступил на работу, подвалы уже были чем-то вроде склада ненужной рухляди с единственной электрической лампочкой, от которой на стены ложились причудливые тени. Однажды, разбираясь в том, что там хранилось, он случайно наступил на неплотно прилегавшую напольную плиту. Звук показал, что под ней —
Домой герр Хоффер вернулся поздно.
— Как странно от тебя пахнет, — спросила Сабина. — Где ты был?
Запах подвала пропитал его одежду и волосы, под ногтями была грязь. Странное завихрение мысли заставило жену заподозрить его в измене. Сабина была молода, беременна и ревнива. Назначение в тот самый день Гитлера рейхсканцлером привело ее в состояние нервного раздражения, которое она и выместила на муже. Скандал получился классный — тогда-то они и разбили свою первую тарелку. Получить максимум удовольствия им помешала начавшаяся трансляция торжественной речи рейхсканцлера.
— Эта дверь?
— Да. Потом по коридору направо.
— По-моему, вы водите меня кругами, герр Хоффер.
— Это единственный возможный путь, мой дорогой друг.
— Про демократию тоже так говорят. Единственно возможный путь, по которому вечно ходишь кругами и никогда не попадаешь куда надо.
— Не волнуйтесь, герр штурмфюрер, мы попадем куда надо.
Реальность, конечно, не подтвердила щедрых обещаний свежеиспеченного рейхсканцлера. В тот день в тридцать шестом году, когда партия запретила лимоны как не исконно германскую еду и принялась пропагандировать ревень, герр Хоффер понял, что страна в руках сумасшедших, — и не только потому, что терпеть не мог ревень, вечно застревавший между зубов. Пропаганда ревеня началась в тот же день, что и кампания чистки музеев от "вырожденцев".
Худший день в его жизни.
Чистка.
Забыть этот день никак не удавалось, герр Хоффер возвращался к нему снова и снова, как собака к лужице собственной блевотины. "Низкосортная порнографическая еврейская пачкотня, уличная мазня" — неистовствовали Цигель и Вилльрих. Почему эти слова не идут из головы, а столько прекрасных строк забыты?
Следующее утро, Длинный зал, тишина. Беспечные облака за окнами. Герр Штрейхер, не сумевший зажечь трубку, — руки не слушались, и герру Хофферу пришлось ему помочь. Герр Штрейхер, с опущенной головой, седой, растрепанный, молчаливый. Совсем как Бог, подумал герр Хоффер, разочаровавшийся в Адаме и Еве. Но может быть, Бог совсем не такой, каким представляется. Может, сейчас он всем доволен.
Может, он считает их дураками из-за того, что они полагали гениальным Шмидта-Роттлуфа и сравнивали его с великими мастерами.
— Назад в детский сад,
Никто ничего не знает о Боге. Никто ничего не знает даже о самом себе.
— Ну, хотя бы жемчужину не забрали, — сказал он наконец.
— Какую жемчужину?
— Ван Гога, герр Штрейхер.
— Ах, да.
— И Сезанна.
— А… а Пуссена?
— В другие залы они вообще не заходили.
— Они забрали мою душу, — пробормотал герр Штрейхер и высморкался.
— До вашей души им не добраться, — неуверенно промямлил герр Хоффер.
— Уже добрались. Я — пустая оболочка. Высосанное яйцо.
Душа герр Хоффера воспряла снова, а вот душа герра Штрейхера нет. Первый сердечный приступ случился с ним неделю-две спустя, и многие месяцы он лежал, прикованный к постели, в своем большом доме, в обществе одной лишь хорошенькой служанки.
Но с тех пор герр Хоффер стал плохо спать по ночам — его не покидала мысль, что жемчужина в опасности. Мало ему было истерических речей Циглера и Вилльриха, визитов штурмфюрера СС Бенделя и любви к Ван Гогу министра Геббельса, так еще в тридцать восьмом на конференции музейных работников герр Хансен с официальной трибуны объявил Ван Гога душевнобольным.
Его нервы совсем расшатались.
Когда в 1941-м пришли гестаповцы, то, взглянув на картины в бомбоубежище, они лишь молча хмыкнули. Их интересовали только евреи и коммунисты. Они обыскали чердаки. Подвалы же оказались надежным тайником, вход, замаскированный под кладовую со швабрами, так и не обнаружили. Хотя герр Хоффер очень разволновался, увидев, каких огромных псов они с собой привели.
— Прямо, последняя дверь налево. Потом в кладовую и вниз по лестнице.
— В кладовую? Герр Хоффер, так вы меня к минотавру заведете.
— Совсем нет, мой дорогой друг.
Куда прятаться, когда на тебя натравили гончих псов истории? Он и думать забыл про потайную темницу!
В сорок втором, как только Бенделя куда-то перевели, герр Хоффер спустил Ван Гога и еще около пятидесяти полотен из бомбоубежища в подвал, доведя, таким образом, количество спрятанных картин до сотни. Ему помогал Вернер. На это ушло несколько вечеров — тяжелая работа: вверх-вниз, вверх-вниз. Плечи потом долго ныли, да еще и боли в коленях начались.
О том, как он на самом деле намеревался укрыть Ван Гога, герр Хоффер не сказал никому, даже Вернеру.
Сотрудники музея регулярно навещали спрятанные картины. Необходимо было перепрятать Ван Гога, но как?
И однажды в сентябре сорок четвертого, когда он делал набросок со спящих дочерей, его осенило.
Он перевернул страницу в альбоме. Эрика проснулась и потерла глаза. До чего прелестна! И Элизабет тоже, как ангел, пребывает в стране невинных грез… Как же ему повезло, дважды повезло! Чистая страница вызывала в нем желание нарушить ее белизну, наполнить ее духом лесов, холмов и рек или очарованием собственных дочерей. Раскрыть ее секрет, как сказали бы древние китайцы.