Правила секса
Шрифт:
– Тогда, на вечеринке, – произнес он.
Его лицо стало грустным – или мне показалось? Затем это выражение исчезло. Когда он прикоснулся ко мне, мой шепот был убийственно отчетливым, и я произнесла только:
– Мне жаль.
А он спросил меня:
– Почему же ты не сказала мне, что любишь этого парня?
– Кого? – переспросила я. – Ты о Викторе?
– Да.
– Потому что боялась, – сказала я, и, может быть, в какой-то степени где-то так оно и было.
– Чего? – спросил он.
Я
– Боялась, что ты меня оставишь.
– И ты хочешь, чтобы я ему нравился, – спросил он растерянно, – ты же это сказала?
Ни поправлять его, ни повторять свои слова мне не хотелось, поэтому я сказала:
– Да. Ты ему нравишься.
– Он меня даже не знает, – сказал он.
– Но он знает о тебе, – солгала я.
– Великолепно, – пробормотал он.
– Да, – сказала я, думая о Викторе, думая, как человек может знать и все еще надеяться. Я закрыла глаза, попыталась заснуть.
– Откуда ты знаешь, что это не от… неге? – в итоге спросил он, нервничая, мучаясь подозрениями.
– Потому что не от него, – сказала я.
Это был, наверное, наш последний разговор. Он выключил телевизор. В комнате стало темно. Я лежала, держась за живот, провела пальцами вверх, потом вниз по животу.
– У них есть Sex Pistols на компакте, – произнес он.
Его слова повисли как обвинение непонятно в чем, брошенное в мой адрес.
Я заснула. На следующее утро мы уехали.
Пол
Просто еще одна ночь. На дворе декабрь, я и Джеральд в общем корпусе, смотрим телик перед рассветом в субботнее утро, мы все еще слегка пьяны и под грибами. Больше ночью делать было нечего. Фильм назывался «Босые врачи деревенского Китая» или вроде того, а вечеринка была безнадежно тухлой.
Там был Виктор Джонсон, и, хотя эта их с Барыгой Рупертом выходка – они выдали «Тайному Санте» в исполнении Тима колбочку со спермой и клизму и жутко веселились, когда Джерри Робинсон рыдала в ванной, открыв подарочек, – показалась мне отвратительной, все же я не смог удержаться и не пофлиртовать с Виктором. Мы скурили косяк, и он все меня спрашивал, где же Джейме Филдз. Я слышал от Раймонда, что Виктор побывал в закрытой психиатрической клинике, а значит, у меня больше шансов, чем пятьдесят на пятьдесят, затащить его в постель. Когда он предложил мне бутылочное пиво, я поблагодарил его и спросил:
– Так как ты поживаешь? Он ответил:
– Фантастически.
– Где ты был? – спросил я его.
– В Европе, – сказал он.
– И как там?
– Круто, – сказал он и затем с меньшим энтузиазмом: – На самом деле было о’кей.
– Доволен, что вернулся? – спросил я.
– Мне нравится Америка, – подмигнул он. – Но только издалека.
Ой,
Теперь на экране периодически мелькают знакомые слова «Ханна-Барбера», напоминая о временах, когда по субботам хотелось проснуться с утра пораньше и смотреть мультики. В Маккаллоу все еще идет вечеринка, а Джеральд говорит о старых дружках, моделях «GQ», членах некой безымянной команды – бесстыдно врет. Я целую его, чтобы он заткнулся. И снова перевожу внимание на экран телевизора. Из открытых окон в Маккаллоу особенно громко играет песня New Outer «Your Silent Face» [36] . Шону нравилась эта композиция, и Митчеллу на самом деле тоже.
36
«Твое молчаливое лицо» (англ.).
Джеральд говорит:
– Боже, не переношу эту песню.
Целую его еще раз. Песня оказывается последней на вечеринке. Она смолкает, и после нее ничего не играет.
Смотреть телевизор – смысла никакого. Ролик акутрима сменяет ролик «Сникерса», потом идет видеоклип The Kinks, потом «В новостях». Маме нравится новый клип Kinks. Это наводит на меня даже больше тоски, чем Джеральд.
– Ты в ауте? – спрашивает он.
Я смотрю на него.
– Ему нравится тот, которому нравится она. Ей, мне кажется, нравится кто-то другой, возможно я. Вот и все. Логики никакой.
– Хм, – произносит Джеральд, проверяя карманы. Он достает салфетку, в которой были грибы. Ничего не осталось, одни крошки.
– Никому никогда не нравится тот, кто надо, – говорю я.
– Это неправда, – говорит он, – ты мне нравишься. Это не совсем то, что я имел в виду, и совсем не то, что мне хотелось услышать, но я спрашиваю начистоту:
– Правда?
Наступает молчание.
– Конечно. Почему нет? – говорит он.
Ничего нет хуже, чем и быть пьяным, и заблуждаться.
Лорен
Следующая неделя (или, может, это была пара дней) прошла как в тумане. Номера в мотелях, ночи напролет в дороге, раскумар в несущемся по заснеженному асфальту «миджете» его приятеля. Все как будто ускорилось, время летело. Никаких бесед – мы не разговаривали в те дни на дороге. Мы дошли до той стадии, когда просто не о чем разговаривать. Даже самые элементарные формы беседы остались позади. Не было даже приличествующих «как самочувствие» с утра; мы отказались от использования самых простых вопросов, как, например: «Мы можем остановиться на этой заправке?» Ни слова. Ни от него, ни от меня.