Правила ведения боя. #победитьрак
Шрифт:
Мы, кажется, уже в третий раз обходим с Горбачевым музей Горбачевых, который одновременно и музей страны, и музей их личной жизни.
Хорошо заметно, что говорить об одних событиях он готов бесконечно, и у этих стендов мы подолгу стоим; мимо других проходим, не оборачиваясь. Заметно и другое: его решение говорить о Раисе Максимовне, о болезни, унесшей ее жизнь, было настолько глубоким, трудным и продуманным, что задело какие-то внутренние струны, запустило задремавшую было машину памяти. И спустя час молчания, нахмуренных бровей и полувыкриков-полувздохов он теперь говорит о ней подробно, без пауз, не давая задать вопрос, перебирая воспоминание за воспоминанием. Говорит так искренне, в таких подробностях, что я порой оглядываюсь по сторонам: это
С каждым проговоренным эпизодом Горбачев как будто пытается еще достовернее мне объяснить, кого именно у него отняла болезнь: «Я нигде никогда не видел, даже в книгах никогда не читал, чтобы такое люди испытывали друг к другу чувство, какое было у нас с Раисой. Кто нас соединил, трудно сказать… Я иногда просыпаюсь посреди ночи и думаю, какое же мне было послано счастье в лице Раисы. Как много всего было! А ведь этого могло бы и не быть, вот по чистой случайности. Мы ведь могли разминуться, представляешь? Когда мы познакомились, она ведь уже собиралась замуж выходить за другого. И я ее не отбивал, никакого разговора об этом и быть не могло: мы ведь не были с ней до этого даже знакомы! Так сложились обстоятельства: ее не приняла мать жениха. Чем-то уж Раиса той семье не угодила. Она переживала это очень тяжело, потому что это было оскорбительно. И, конечно, ее очень ранило то, что ее избранник от нее отвернулся, отступился, приняв сторону родителей, – это тоже очень тяжело она переживала. И я понимаю это.
И вот я появился на ее горизонте. Но как появился! Открылись курсы бальных танцев. Я всё собирался пойти, но как-то не выходило, времени не хватало. Ну не до того было! И тут ребята, мои друзья, однажды сказали мне: «Михаил, там такая девчонка появилась!» А Михаил-то ведь тоже очень ничего был. Это я про себя говорю!»
Мы стоим у фотографии, на которой он «очень даже ничего». С этой прославившей его на весь мир невероятной, особенно для советского человека, улыбкой. Высокий красивый парень с юга России.
А вот ее фотография. На ней Раиса, словно бы выросшая и воспитанная в одной из комнат Букингемского дворца. И одергиваешь себя: ну как она вот так, взяла и влюбилась в ставропольского механизатора с простоватыми манерами, чудовищным южным говором и забавной привычкой отчаянно жестикулировать во время разговора. Как умудрилась заглянуть в него и разглядеть? Или не заглядывала? А просто влюбилась? С принцессами такое бывает. Горбачев отвечает за обоих: «Вот мы встретились, и я почти сразу почувствовал: что-то сработало, кто-то что-то включил. И я пошел, пошел за ней, уже совсем теряя голову, где-то внутри было совершенно точное понимание – это она…»
Молчит, улыбается. Ему нравится вспоминать эти первые несколько дней их любви. Он даже «выключается» на несколько минут из разговора, путешествуя по волнам своей памяти. Потом видит меня перед собой, возвращается: «Да, вот… Когда мы с Раисой встретились, я сразу сориентировался – это самое главное, что может случиться со мной в жизни. Но я до последнего момента не подавал виду, а она уж совсем безразлична была ко мне! Потом только мы всё это вспоминали, хохотали».
Он опять замолчал и помрачнел. Вспомнил, как в один из последних дней своей жизни Раиса Горбачева попросила врачей не вводить ей обезболивающих, а нянечек – повременить с уборкой. Ей нужно было время и ясность мысли, чтобы вдоволь наговориться с любимым: «До этого все эти несколько месяцев в Мюнстере время распределялось так: Иришка (дочь Горбачевых) утром идет, когда нужно с медиками поговорить, обсудить ход лечения, что-то помочь там, что-то сделать, по-женски, а я приходил в час-два, и до того, как Раиса ложилась спать, с ней был. И вдруг ранним утром звонит Ирина, говорит: «Мама просит, чтобы ты сейчас приехал, немедленно». Я выбегаю, схватил такси (а до этого я пешком в больницу всегда ходил), приезжаю – в чем дело? А она берет меня за руку и говорит: «Я хочу, чтоб ты больше здесь был. Я хочу с тобой разговаривать».
Он растерялся, потому что непонятно: вот о чем говорить, откуда начать этот разговор, с чего, с какой точки? Хотя совершенно ясно, что самое важное – не говорить сейчас о
И он придумал: вначале подробнейшим образом рассказал всю историю их знакомства, как если бы это наблюдал кто-то третий, с готовностью подмечающий все несуразности поведения влюбленных. Как кто за кем ходил, какая она была важная, но красивая, какой он был влюбленный и неотесанный, как путано пытался в самый первый раз рассказать ей о своих чувствах, как признание провалилось. И каких трудов ему стоило повторить потом всё еще раз, с самого начала. И как он тщательно выбирал галстук и пиджак. И как потом пришлось надеть другие и галстук, и пиджак. И как почти случайно они поженились. И к чему это всё в итоге привело…
Так несколько часов подряд в стерильной палате Университетской клиники Мюнстера Михаил Горбачев пересказывал Раисе Горбачевой всю их долгую совместную жизнь как веселый анекдот. Она смеялась. И тогда он продолжал, опять выдумывал, импровизировал, вспоминал… И боялся остановиться даже на минуту. Ему казалось, едва он остановится, она перестанет улыбаться и всё пойдет насмарку. Медсестры и нянечки, что до сих пор работают в Мюнстер-клинике, рассказывали мне: бывший президент Горбачев говорил несколько часов. А его жена хохотала. Спустя двенадцать лет, вспоминая об этом своем самом долгом в жизни выступлении, он вздохнет и скажет: «Это был наш последний счастливый разговор с Раисой. Потом всё резко стало хуже. А через несколько дней, не дожив два дня до операции, ради которой приехала, Раиса умерла».
Мы завершаем пятый или шестой (я сбилась) круг по горбачевскому музею. И, как нарочно, оказываемся напротив той знаменитой фотографии из Чернобыля: Президент СССР М. С. Горбачев с супругой Р. М. Горбачевой в белых халатах и шапочках на месте трагедии.
Я поднимаю голову, чтобы спросить. Но оказывается, ничего произносить вслух не надо. Все вопросы про причины и предпосылки ее болезни он уже сто раз себе задавал. И знает наперед все ответы: «Да нет, нет, не Чернобыль. Чернобыль – первое, о чем я подумал. Но, конечно, нет. Мы же были вместе в Чернобыле. Но мы ведь не углублялись туда, к реактору, а просто были на территории, рядом, в поле зрения. Да и не в этом вообще дело. Я потом много спрашивал, конечно, у разных специалистов. Потому что никому ничего ни тогда, ни сейчас не было понятно про радиацию. А тогда вообще было совершенно ничего не понятно. Так вот, я спрашивал у многих. И все сходятся в одном: никакой Чернобыль не мог спровоцировать болезнь Раисы. Хотя, кстати, хочу сказать: она не должна была туда ехать. Она сама попросила: «Поеду с тобой». Ей важно было поддержать меня, поддержать людей там. Но это никак не связано с тем, что случилось через тринадцать лет. Я в этом уверен».
Об этом часто говорят и пишут: радиация, а тем более высокодозное облучение, якобы является серьезнейшим фактором риска в онкологии. Но статистика упряма: пожарные, милиционеры, атомщики и мирные люди, что погибли в первые дни чернобыльской трагедии, погибли именно от высоких доз радиации, а никакой эпидемии рака ни на Украине, ни в сопредельной Белоруссии, по многим данным, куда более попавшей в зону облучения, не было. Тем не менее вопрос о том, связан ли рак с радиацией, в числе наиболее часто задаваемых. И он, конечно, попал в десятку самых популярных заблуждений о раке, что мы составляли, готовя проект #победитьрак.