Правила Зодиаков
Шрифт:
Отто взял книгу, сохраняя внешнее спокойствие. Прохладная гладкая обложка с крупно набранным названием романа и его фамилией. Девственно-белый форзац. Вступительное слово Берндардса (он прочтет аннотацию позже, чтобы не портить себе настроение – Берндардс наверняка не удержался от пары-тройки шпилек)… И сам текст: тяжеловесный, куда более весомый, нежели на машинописных листах – удивительная трансформация, не перестававшая его удивлять.
В конверте плотной стопкой лежали банкноты – судя по оттенку и размеру, сплошь крупные. Этого должно хватить на полгода нормальной сытой жизни, быстро прикинул Отто и положил конверт на стол.
– Оставь
– Ни в коем случае! Ты без работы, без собственного жилья. Это твой гонорар, честно заработанный. Я не возьму этих денег.
– У меня нет ни сил, ни желания спорить. Поэтому забирай без всяких споров.
– Ты действительно считаешь, что я способна на такую низость? Хотела бы – давно бы их прикарманила и тебе ни слова не сказала! – Уна снова заплакала.
– Мне лучше уйти.
Отто направился к выходу. Уна опередила его, загородив дверь.
– Пожалуйста, не уходи вот так, позволь мне объяснить…
– Мы не можем нормально разговаривать. Я постоянно довожу тебя до слез.
– Я сейчас успокоюсь. Уже успокоилась.
– Дай мне пройти.
– Ладно, – сухо сказала Уна и посторонилась. – В конце концов, кто я такая, чтобы тебя удерживать. Не поддавшись на провокацию, Отто вышел в прихожую и снял с вешалки куртку.
– Конверт будет лежать в ящике твоего стола, – сказала Уна ему в спину. – Понадобится – заберешь.
Она вошла в его бывший кабинет, оставив дверь приоткрытой. Отто жадно смотрел на ярко освещенный прямоугольник, притягивавший его как магнитом. Уна отомстила ему тонко, по-женски. Он восхищался ею и одновременно ее ненавидел.
Послышался скрип растрескавшегося паркета и звук выдвигаемого ящика. Проклиная собственную слабость, Отто распахнул дверь и вошел в комнату.
Здесь ничего не изменилось – то есть вообще ничего, если сравнивать с гостиной, где Уна хотя бы повесила новые занавески. На письменном столе лежала початая пачка бумаги, которую Отто купил в канцелярском магазине незадолго до несчастного случая. Чернильный прибор стоял там, где ему и положено: слева от настольной лампы, на расстоянии вытянутой руки, чтобы удобно было заправлять ручки. Сбоку на приставном столике примостилась печатная машинка, накрытая чехлом. Левую стену занимали книжные стеллажи, заставленные собраниями сочинений зарубежных и отечественных классиков, энциклопедиями, справочниками и автобиографиями. Одна из полок была отведена под произведения Отто: девять разнокалиберных книг, самая масштабная из которых, объемом почти в 600 страниц, весила как кирпич и при необходимости могла послужить средством самообороны.
Отто подошел к шкафу, в котором хранил всякую всячину, присел на корточки и распахнул дверцы нижней тумбочки, которую кто-то из его друзей метко прозвал «рукописной».
Он оказался совершенно не готов к пустоте на полках и с немым вопросом поднял глаза на Уну.
– Я сложила рукописи в коробку и спрятала на антресоли. Они пришли на следующий день после того, как нас развели. Перерыли всю комнату под предлогом перевозки твоих вещей на новую квартиру. Я решила, что лучше перестраховаться.
– Правильно сделала. Спасибо.
– Достать коробку?
– В другой раз. Лучше покажи свои картины. Те, которые ты нарисовала без меня.
– Зачем? – удивилась Уна и добавила с едва уловимой
– Это было прежде. Покажешь?
– Хорошо. Пойдем.
К кухне примыкала кладовка – тесная, заставленная ненужными вещами, которые и выбросить жалко, и использовать не с руки. Свет включался внутри; голая лампочка на тонком проводе отбрасывала тени на коробки, сложенные штабелями и подписанные черным фломастером.
Отто остался стоять в дверях, а Уна вошла в кладовку, отодвинула старую китайскую ширму, поднырнула под коробки и завозилась там, что-то передвигая и вытаскивая. Отто была видна ее прогнувшаяся как у кошки спина, и голые ступни – нежные, розовые. Его охватило желание – болезненно- острое, усугубленное годами воздержания и невозможностью немедленного удовлетворения.
Уна, пыхтя, пыталась вытащить из-под стеллажа громоздкий сверток, не догадываясь о том, что бывший муж пялится на нее с вожделением подростка.
– Тебе помочь? – спохватился Отто.
– Сама справилась.
Уна сдула со щеки прилипшую прядь волос и поднялась на ноги, прижимая к себе сверток.
– Зачем такая конспирация? Ты говорила, что датируешь картины прошлыми годами.
– На всякий случай. Их ведь становится все больше, понимаешь?
– Давай отнесу в гостиную.
– Нет! – испуганно возразила она. – Туда нельзя.
– Не глупи, Уна. Мы будем смотреть твои старые работы.
Отто отобрал у нее тяжелый сверток, отнес в комнату, положил на диван и размотал плотный полиэтилен. Уна стояла рядом и заглядывала через его плечо. Он ощущал слабый запах ее пота, аромат шампуня и чего-то еще – неуловимого, но сладостно притягательного.
Приказав себе не отвлекаться, Отто поднял холст без рамы, лежавший первым в стопке и, держа его на вытянутых руках, внимательно рассмотрел.
Да, его жена была талантлива. Сейчас, после того, как он три года не видел ее работ, это не вызывало никаких сомнений. Отто и раньше считал, что как художница Уна вполне состоялась, но был скуп на комплименты, отчего у нее, вероятно, сложилось мнение, будто он не в восторге от ее картин.
Отто не понимал причину тогдашней своей сдержанности, ведь во всем, что касалось быта, он не уставал хвалить Уну, даже если ей не вполне удавался обед или она плохо отглаживала его рубашки. Возможно, дело было в обычной зависти. Оба были людьми творческими, а творческие люди эгоистичны. Хотя Отто считался довольно известным писателем, он не мог мириться с конкуренцией, которую невольно составляла ему жена, и тот факт, что она писала маслом, а не чернилами, дела не менял.
Будучи штатным художником в крупном издательстве, Уна придумывала иллюстрации к книгам, а свободное время (которого у нее, как у любой работающей жены и матери, было немного) посвящала живописи маслом. Раньше в гостиной всегда стояли мольберт и запах красок. Теперь красками пахло в ванной, хотя Уна и пыталась замаскировать этот запах концентрированным освежителем воздуха, от которого у Отто, когда он зашел помыть руки, защипало глаза и заложило нос.
Отто одну за другой просмотрел картины. Девять за год. Неплохо, учитывая, что Уна рисовала только по ночам, свободным от больничных дежурств. Стиль стал более выдержанным, а сюжеты более продуманными. В новых работах чувствовалась зрелость, которой Уне недоставало раньше.