Правитель Аляски
Шрифт:
«Что ж, тем проще, — думал Баранов. — Ежели Понафидин и не начальник экспедиции, то и необязательно давать ему отчёт о своих действиях, тем более делиться огорчениями по поводу неудавшейся операции на Сандвичевых островах. Дождусь прибытия Гагемейстера, а уж тому, как ни крути, придётся всё доложить».
— Сколько ещё офицеров на корабле и кто они? — спросил Баранов.
Он всё же опасался, что вместе с Понафидиным на «Суворове» пришёл кто-то из прежнего экипажа, который возглавлял Лазарев.
— Лейтенанты Яновский и Новосильцев, — чётко отрапортовал Понафидин.
— Кто-кто, Унковский? — насторожился Баранов.
— Не Унковский, а Яновский, Семён Иванович, — с лёгкой улыбкой поправил Понафидин и, как
— Вот и прекрасно, добро пожаловать! — тоже улыбнулся тонкими губами Баранов. — Рад был познакомиться, Захар Иванович, и, по нашему обычаю, извольте пожаловать завтра на обед ко мне вместе с вашими офицерами.
— С удовольствием, — поднимаясь, сказал Понафидин.
Он вопросительно взглянул на Подушкина, и Баранов, уловив значение этого взгляда и понимая, что присутствие на обеде Подушкина разрядит возможное напряжение встречи, как о само собой разумеющемся сказал:
— Ты же, Яков Аникеевич, не откажешься завтра присоединиться к нам?
— О чём разговор, Александр Андреевич! — широко улыбнулся Подушкин. — Уж позвольте мне опекать дорогих гостей.
В воспитательных целях Баранов решил позвать на предстоящий обед и сына Антипатра. Парню как-никак уже двадцать лет, бредит морем, мечтает выучиться на флотского офицера, да и в морских вояжах, как стукнуло ему тринадцать, неоднократно бывал. Последний раз плавал на «Ильмене» и успел вовремя сойти на берег в форте Росс, до того как начались у экипажа неприятности с испанцами. Антипатру будет интересно послушать рассказы бывалых моряков.
И ещё одна мысль мелькнула у Баранова: как бы так половчее сделать, чтобы познакомить с офицерами дочь Ирину? Семнадцать лет, невеста. В Ново-Архангельске какое для неё общество? — одни промышленники. А вдруг есть среди этих офицеров холостые парни, вдруг что-то у них там завертится? На обед, конечно, не пойдёт, стесняется сидеть в мужской компании. А молено иначе сделать. Пусть часам к пятишести, когда они заканчивать будут, поднимется в библиотеку, где её фортепиано стоит, и побренькает там свои музыкальные пьески. А он под видом осмотра дома пригласит туда гостей, там и познакомит с ними дочь, будто бы случайно.
Гости на следующий день прибыли без опоздания, минут за десять до трёх часов пополудни. С первого взгляда спутники Понафидина производили приятное впечатление. Оба были несколько младше командира; лейтенант Семён Яновский — кареглазый, с пышными волнистыми волосами каштанового отлива, с внимательным и, пожалуй, умным взглядом. Новосильцев — голубоглазый блондин, высокий, широкоплечий.
Пока слуги вносили блюда, Баранов представил гостям сына, при этом вставший с места Антипатр, дернувший в поклоне головой, заметно покраснел.
— В кругосветные вояжи ещё не ходил, но по вантам, сказывают, лазает как кошка и перед штормами не робеет, — с добродушной улыбкой говорил Баранов.
Аттестованный подобным образом Антипатр смутился ещё более и, будто недовольный похвалами, с досадой пробормотал:
— Да уж будет вам, тятя!
Понафидин вежливо спрашивал, какие у них тут новости, чем живут американские поселения компании. Баранов, и, не заикаясь о попытке обосноваться на Сандвичевых островах, отвечал:
— Новости наши небогаты. Бьём, как и прежде, морского зверя, укрепляемся помаленьку. Кусков Иван Александрович пишет из Росса, что верфь в заливе Бодего завёл, корабли начинает строить. А у нас главная новость — в прошлом году собор воздвигли Святого Михаила Архангела, и так давняя моя мечта о том, чтобы слово Божие здесь звучало, свершилась. Вообрази, Антипатр, — обратился он к сыну, чтобы сменить тему, — что Захар Иванович Понафидин вместе когда-то с Яковом Аникеевичем на боевом корабле служил. Мне Яков Аникеевич как-то упоминал, что славно громили они турок под началом Дмитрия Николаевича
— Да и не токмо я, — встрепенулся Подушкин. — И Захар Иванович такого же ордена за ту кампанию удостоился. А командир «Рафаила» нашего, капитан первого ранга Лукин Дмитрий Александрович, геройски погиб в последнем бою под Афонской горою. Вечная ему память, какой человек был!
— Слава его не только в русском, но и в английском флоте гремела, — элегически добавил Понафидин. — И мало кого на флотах так любили и уважали, как Лукина. Был он и храбр, и благороден, и справедлив. Истинный лев в человеческом облике: при невероятной силе характером был кроток и сдержан и никогда силой своей никого не обижал. Но уж если кто испытать его хотел, тут он и показывал, на что способен.
— А помнишь, Захар, — не удержался Подушкин, — как в английском порту напало на него несколько британских моряков-буянов и как крепко он их тогда отделал!
— Да уж что там, в рукопашной схватке при его невероятной силе и ловкости равных ему не было. Я сам видел, как он ломал в руках подковы и узлом завязывал кочергу.
— А то, бывало, берёт в руки рубль серебряный и пальцем вмятину на нём делает. Или тем же пальцем гвоздь по шляпку в дубовую доску загоняет, — добавил Подушкин.
— Да разве ж может такое быть? — не выдержал Антипатр. — Мне, господа, представляется, что вы просто шутите над нами.
— Шутить, Антипатр Александрович, вспоминая такого человека, нам не пристало, — строго заметил Подушкин. — А только покойный командир наш однажды взял одной рукой шканечную пушку, которую и пятеро с трудом от палубы отрывали, вместе со станиной и на уровень своей груди поднял.
— Нет, нет, молодой человек, это настоящий русский богатырь был, его за глаза Геркулесом называли, — не оставил сомнений в Антипатре Понафидин и, обращаясь теперь уже ко всем, продолжил приятные воспоминания: — И вот представьте, господа, в том славном Афонском сражении занесло нашего «Рафаила» из-за подбитых задних парусов аккурат меж вражеских кораблей. А до того мы шли без выстрелов на максимально близкую к туркам дистанцию. Мы тогда первыми в бой вступили и успели всеми пушками левого борта дать залп по флагманскому кораблю Сеид-Бея «Мессудие» и тем вызвали на нём замешательство. Но как опомнились турки и увидели, что другие корабли русской эскадры отстали, зажали они нас со всех сторон: за кормой у нас их флагман, прямо по носу — другой линейный корабль, а с левого борта — два фрегата и бриг приближаются. Мы ведём огонь на оба борта, а «Мессудие» между тем почти к нашей корме прижался, и видим — несметная толпа турок собралась там на баке с пистолями и ятаганами в руках, готовятся абордажные крючья кидать и вопят страшными голосами: «Ля иль ла иль Алла!» Лукин наш бросился на ют и крикнул одному из лейтенантов собирать абордажную партию, но впервой комендорам, которые кормовые пушки обслуживали, приказал: «Ну-ка всыпьте им! Огонь!» Те дали залп, и янычар, собравшихся рубиться с нами, словно ветер разметал.
— Помню, — придержал его жестом Подушкин, — мне даже досадно стало, как увидел, что корабль капудан-паши после этого залпа в сторону отваливает: такое желание было врукопашную с турками схватиться! Извини, Захар...
— Так и было, — подтвердил Понафидин, — руки чесались. Но командир наш Лукин понимал, сколь опасно средь турок оставаться, и дал команду лейтенанту Макарову, который за парусные манёвры отвечал, выходить из строя турецких кораблей, и это последний его приказ был: убило наповал неприятельским ядром славного нашего Дмитрия Александровича Лукина! А из вражеского кольца сам Дмитрий Николаевич Сенявин на «Твёрдом» нас выручил. Видя бедственность нашего положения, обогнул он голову турецкой колонны и огнём своего корабля отвлёк турок, позволил «Рафаилу» благополучно уйти.