Правнучка стрелы
Шрифт:
– Ты тот Паша Ивасёв, который пишет прекрасные пейзажи маслом? Что-то Левитановское… даже лучше. Я удивлён! Я видел твои произведения в Доме детского и юношеского творчества. На днях видел. Классно!
– Вы ошиблись. Сейчас там моего ничего нет. Раньше висели.
– Да. Тут я напутал. Я про «раньше» и говорю. Меня твоё творчество… убедило и впечатлило.
– Я ещё не так могу,– оживился мальчик.– Это сейчас – каникулы. Немного рисую… А так… времени просто нет: учёба в школе, математическиё кружок, шахматный клуб, музыкальная студия, компьютерные курсы по программированию…
– Чем ты тут занимаешься, Паша?
– Художественно-оформительской работой. Короче, в основном, рекламой. Я и без них всё освоил. Не практика, а смех. Учат плакатным пером и тушью буквы писать. Ну, шрифтами занимаемся… Зачем? Когда сейчас всё можно делать с помощью компьютера. А я люблю рисовать то, что хочу.
– А почему ты не поехал куда-нибудь в лагерь или за границу? Практику можно было перенести на другое время.
– Можно было. Она – сплошная формальность,– «по-взрослому» ответил Паша.– В скаутском лагере я не хочу отдыхать. Для меня – не интересно. Суету не люблю. Когда народу кругом много – утомляет. А за границу… Мама сказала, что эта заграница ещё надоест мне. Я ведь после окончания школы буду учиться на художника в Париже.
– Ты уверен?– Удивился откровенно Зуранов.– А вдруг…
– Нет, если мне мама сказала, значит, так и будет, без всяких «вдруг». В этом я не сомневаюсь. Да и никто. Но если мама сказала…
Сыщик понимал, что сейчас или очень скоро закончится перемена у мальчика, и он пойдёт в школьную художественную мастерскую – учиться работать со шрифтами. Время дорого, его нельзя было терять. Но Алексей всё никак не мог плавно перейти к другой теме, мягко перевести разговор в нужное ему русло. Зуранов закусил губу:
– Читал про тебя в газете… Про то, как ты видел… Ну, когда пенсионер из окна вывалился. Ты – храбрый парень!
– Ничего не храбрый,– вздохнул Паша,– испугался я тогда. Первый раз в жизни я такое видел. Но теперь мне уже не страшно.
– Да, я понимаю. Всякому было бы неприятно услышать предсмертные хрипы человека.
– Это я со страху, когда меня спрашивали, полицейскому сообщил. А потом-то вспомнил. Не сказал тогда дедушка… Василий Абрамович ни «хры» и ни «кры». Он произнёс одно слово, фамилию… Я ведь его тогда спросил: «Кто вас убил?». Он два раза ответил мне, что его сбросили… вниз. Мама мне категорически запретила об этом сообщать полиции, чтобы меня лишний раз не тревожили. Вы же не из милиции?
– Ещё чего не хватало,– нарочито обиженно ответил Зуранов,– я тренер по хоккею…с мячом. Мне всё равно, что там он сказал.
– А жаль. Мне так хочется кому-нибудь сообщить об этом,– вздохнул мальчик.– Всё-таки, секрет. Значит, его можно хранить немного времени, а потом… Если бы вы дали мне десять или пять американских долларов, то я бы вам сказал… Так обычно бывает в американских детективах, там за информацию платят. Да и мне кажется, что вы не совсем… хоккеист.
– Конечно. Я ещё немного занимался некоторыми видами рукопашного боя. Так что, сам посуди, нужна ли мне
– А разве птицы под водой молчат? – Удивился мальчик.
– Под водой все молчат. Или я не прав?
– В общем, правильно. Но я понял – это прикол.
– Само собой, я пошутил,– сыщик подмигнул мальчику.– Рыбы ведь в небе не поют.
Паша звонко засмеялся. Призадумался, потом с грустью посмотрел на двери школы-лицея. Явно, ему надо уже было идти на практические занятия – становиться художником-рекламистом или оформителем.
У Зуранова испортилось настроение, но он твёрдо решил ждать мальчика здесь, в беседке. Пусть даже Ивасёв освободится только к концу вечера.
– Чепуха! Не пойду на занятия,– махнул рукой мальчик.– Я умею тушью писать буквы не хуже, чем наш учитель-художник Ибрагим Натанович. Он меня любит, ничего мне не скажет. Он – прекрасный портретист. У него даже в Женеве выставка состоялась…с другими художниками вместе,– Паша искоса глянул в глаза Зуранову.– Так давайте свои десять долларов!
Частный сыщик сунул руку в правый боковой карман куртки и вытянул оттуда портмоне-кошелёк. Достал из него зелёную бумажку-ассигнацию и протянул её Паше:
– Тут сто баксов. С тебя, Павлик, получается… причитается девяносто долларов сдачи.
Глаза у мальчика загорелись. Жаден? Нет, скорей всего, у него просто не очень здоровый интерес к деньгам. Он к ним не равнодушен, вот и всё. Так воспитан. Нет сомнения, что у него в кармане пиджака лежит сумма многократно перекрывающая эту. Разумеется, не в долларах, а в рублях. Так удобней. Тут налицо, даже и не воспитание, а влияние на ребёнка его матери-банкира, вернее банковского служащего очень высокого ранга.
Когда многие из окружения мальчика ведут разговоры только о валюте (уже и о евро), только дурак, неимущий или невоспитанный человек поинтересуется, к примеру, о том, где можно купить дешёвую буханку хлеба. А Паша был, хоть и наивный, но довольно не глупый мальчик и, разумеется, культурный, поэтому он взял из рук сыщика «бумажку» в сто долларов и спешно спрятал его в карман брюк.
– Я могу дать вам сдачи, дяденька,– глубокомысленно сказал он.– Но может быть… Может, я расскажу вам об этом деле на всю оставшуюся сумму.
– Попробуй,– как бы, меланхолично повёл головой Зуранов.– Но вряд ли у тебя это получится. Мне ведь, в принципе, всё равно, что там напоследок побормотал пенсионер Воротов.
– Я буду стараться,– лицеист задумался.– На вопрос, кто его убил, он мне ответил «Хрылёв».
– Мне ни о чём не говорит эта фамилия.
– Не спешите, я всё расскажу. Всё, что знаю.
– Но пока информации в целом на пятьдесят центов. Больше ты ничего интересного не знаешь?
– Буду говорить всё подряд. Дедушка Воротов жил на седьмом этаже, а мы с мамой – на пятом, в одном подъезде… Это интересно?