Право хотеть
Шрифт:
Какая же я дурочка, усмехнулась Катя, упаковывая барахло в чемодан. Всех ее пожитков не хватило даже на то, чтобы заполнить «самсонит» полностью. Ничего, съемки начнутся во Франкфурте, там есть, где заняться шопингом!
В двери комнаты щелкнул замок. Катя вздрогнула: она ведь специально пришла днем, когда пары, чтобы не пересечься с соседками — ну зачем будить в людях нездоровую зависть?
Но в комнату вошла Сафьянова, толкая перед собой точно такой же, как у Кати, «самсонит» на колесиках.
— Привет, Мышкина, —
— Ага. Меня в кино взяли.
— Да знаю я! — махнула рукой Сафьянова. — Тетя Нелли уже доложила. Мол, дура ты, Ритка, и скотина неблагодарная, вот Мишенька тебе замену и подобрал.
Марго прошлась по комнате, брезгливо переступая через разбросанные вещи, и сняла шубку. Шубка была классная, из норки, но короткая, до талии. Оно, конечно, удобно, когда из лимузина да на ковровую дорожку, а вот если в такой в метро или в маршрутках кататься, можно и придатки застудить, злорадно отметила Катя. Слово «замена» ее покоробило.
— Значит, теперь ты у нас будешь звезда, — процедила Марго, не снимая солнечных очков, хотя за окном стояла поздняя осень, мокрые листья налипли на стекло, а из рассохшейся рамы сифонил холодный ветер. — Ну-ну. Желаю успеха. Давай, освобождай койку!
Она никак не может выйти из образа дивы, поняла Катя. Не понимает, что с ней произошло. Что она выпала из обоймы. Катя даже пожалела незадачливую соперницу. Недолго, секунды полторы.
— А я улетаю сегодня, — сообщила она. — Во Франкфурт, а потом в Виттенберг.
— Счастливого пути, — пожелала Марго с интонацией рассерженной гадюки. — И приятного полета!
Марго наконец-то сняла очки, и стало видно, что последние пару дней Сафьянова ревела не переставая. Типичные для блондинок красные пятна вокруг припухших глаз еще не сошли.
— Ну, я пойду, — растерялась Катя, не зная, что еще можно сказать.
— Подожди. Что снимаете-то? Кого… — Марго замялась, — кого Савва будет играть?
— Фауста, — горделиво поведала Катя. — А я буду его Гретхен.
— Фауста, — повторила Сафьянова, и вдруг побелела, как смерть.
Съемки задерживались уже на целую неделю, билеты до Франкфурта пришлось сдать, осень разгулялась и каждый день шел дождь, аванс Сторицкий не перечислил, а суточные Катя старалась экономить, поэтому шопинг пришлось отложить до лучших времен. Зато вся группа жила в «Хайяте», и Катя открыла для себя фитнес-зал и бассейн — в сценарии была постельная сцена с полной обнаженкой, и требовалось срочно привести тело в форму, убрать наметившиеся складочки на боках и подтянуть попу.
По вечерам, приняв душ и посетив спа-салон, Катя, точно заправская светская львица, спускалась в лаунж-бар отеля, где пыталась флиртовать с иностранцами. Получалось не очень, мешал языковой барьер. Выучить английский, а желательно — еще и французский, стояло первым пунктом в списке
Именно в лаунж-баре пятничным вечером Катя наткнулась на Виталия Агнера, по чьей вине (если верить циркулирующим в группе сплетням) и задерживалось начало съемочного процесса.
Агнер был пьян. Перед ним на низком столике стояла бутылка «Блэк лейбла», а в стакане позвякивал лед, когда агент дрожащей рукой подносил выпивку ко рту. Агнер пил дорогущий вискарь залпом, как водку, и сразу наливал еще. Лед не успевал таять.
Похоже, Агнер сегодня вечером запланировал накидаться.
— Добрый вечер, Виталий Борисович, — вежливо поздоровалась Катя. — Разрешите?
Агент поглядел на нее осоловело, а потом кивнул и махнул рукой официанту — тащи, мол, еще один стакан. Катя присела.
— У вас неприятности? — проявила заботу она.
Агнер плеснул ей виски и хрюкнул:
— Ха!
— То есть, все хорошо? — наивно хлопнула ресницами Катя.
Подвыпивший агент мог выболтать много интересного, и девушка не собиралась упускать такой шанс.
— У меня все просто замечательно, — с трудом выговорил Агнер. — Прекрасная жизнь. Высокая зарплата. Роялти со сборов. Ипотеку вон выплатил.
— Поздравляю. А как себя чувствует Савва?
— Пока никак, — угрюмо ответил Агнер. — Под такой дозой Савва чувствует себя овощем. Тушеным причем.
— Дозой? Вы имеете в виду лекарство?
Агнер залпом осушил очередную порцию. Кубики льда звякнули о зубы.
— Лекарство… — процедил он. — Блядь. А ведь я был врач. Людей лечил. Савву лечил. А теперь пичкаю его психотропами…
— Психотропами? Это для повышения гипнабельности, да? Чтобы он вошел в образ?
Взгляд агента стал на удивление трезвым и злым:
— В образ, мать вашу. В роль. Вжился целиком. Вы, суки, думаете, что Глинин — это кассета. Стер, перезаписал. Палимпсест, многоразовая болванка. А он, блядь, восковая табличка. Чтобы что-то написать, надо соскоблить. А там нечего, понимаешь, нечего уже соскабливать! Одна основа осталась. Деревяшка. И по ней надо выжигать. И не прожечь насквозь.
Катя потрясенно внимала. Услышанное с трудом укладывалось в голове. Что значит — выжигать? Глинин теперь что, навсегда останется Фаустом? А ей — всегда быть Гретхен? А после съемок? Мысли путались, вискарь обжигал рот.
— А почему же вы… — заплетающимся языком спросила Катя. — Почему вы ему не поможете? Вы же врач.
— Контракт, — скривился Агнер. — Я подписал. Ты подписала. Все подписали долбанный в рот контракт. И теперь все у нас будет хорошо…
Словоизлияние агента прервал сам Михаил Филимонович Сторицкий. Великий режиссер влетел в лаунж-бар в шелковом халате и одном тапочке. Волосы на голове взъерошены, бороденка топорщится, в глазах испуг.
— Глинин пропал! — выпалил Сторицкий чуть ли не на весь бар.