Право хотеть
Шрифт:
— Ситуация следующая, — говорил он через силу, превозмогая недосып и похмелье. — Расклад такой. Сафьяновой светит до десяти лет. За похищение. С этим не шутят. Но мы не можем подавать заявление. На суд вызовут Глинина. А он сейчас — Иоганн Фауст, доктор философии. Свидетельские показания давать не сможет. У нас только записи камер наблюдения, то бишь, ничего. Сафьянова это понимает. Ее сейчас перевели из лазарета в КПЗ.
— Как долго ее продержат? — прогундосил Сторицкий. После беготни под дождем режиссер простыл и все время сморкался
— Сутки. Максимум — двое. И то лишь потому, что я догадался вытащить у нее паспорт. А иначе уже набежали бы журналисты из бульварных газетенок. И телевидение заодно.
— Не надо было вообще ментов вызывать, — буркнул режиссер.
— Я их, что ли, вызывал? — взъярился агент. — Служба безопасности «Хайята» подсуетилась. Как же, погром в номере устроили!
Катя, вжавшаяся в кожаное сиденье подальше от чихающего и булькающего Сторицкого, робко уточнила:
— И что теперь будет?
— Либо Марго заткнется и мы ее вытащим, — ответил Агнер, — либо начнет трепаться. И тогда ее закроют в тюрьму, Глинина — в дурдом, а нас…
— Разорвут шакалы, — закончил Сторицкий и громогласно чихнул. — Надо замять это дело. Чтобы ни гу-гу. Чтобы все по-тихому.
— А я-то что могу сделать? — спросила Катя.
— Она тебе доверяет, — высморкавшись, пробубнил Сторицкий. — Ты же ее подруга. Сверстница. Однокурсница. Единственное знакомое лицо. Это у тебя в номере она решила спрятаться. Уговори ее.
— Уговорить? На что?
— Она должна подписать вот это, — режиссер протянул прошитую стопку бумаг. — Договор о конфиденциальности. Расширенный и дополненный. С отказом от претензий, коммерческой тайной, врачебной тайной, аннулированием всех прежде сделанных заявлений. Большой бумажный кляп.
Агнер, до того сидевший вполоборота, при виде бумаг поморщился и брезгливо отвернулся, будто Сторицкий совал Кате в руки порножурнал.
— Объясни ей, — отхаркался Сторицкий, — что так нужно. Для блага Саввы. Для ее блага. Что так будет лучше для всех. Ты сможешь. Ты же актриса. Переиграй ее.
— Я поняла, — кивнула Катя и взяла договор.
— Удачи! — пожелал ей Агнер, когда девушка выбиралась из машины.
За те пару шагов до тюрьмы Катя успела слегка промокнуть. Волосы налипли на лоб, сбились космами за ушами. Так даже лучше, решила девушка. Буду выглядеть беспомощной и беззащитной. Вызывать доверие и сочувствие.
Страшно не хотелось идти в тюрьму.
Дверь была очень тяжелой. Лакированный пол вестибюля пахнул мастикой. Единственный кактус в кадке покрывал слой серой пыли. Дежурный за стойкой выглядел усталым и равнодушным.
— Вы к Сафьяновой? — спросил ее дежурный.
— Д-да… — растерялась девушка.
— Виталий Борисович предупреждал. Но встречу придется перенести.
— П-почему?
— Она в лазарете. Попытка самоубийства. Хотела повеситься на простыне. Психиатров уже вызвали.
— Спасибо, — машинально поблагодарила Катя и, развернувшись, деревянной
Мокрый осенний воздух свободы показался ей нектаром. От «Мерседеса» приятно тянуло табачным дымом.
— Ты чего так быстро? — заволновался Агнер, опустив стекло. — Не пустили? Я же договорился!
— Нет, — замотала головой Катя. — Сафьянова. Она того. Хотела покончить с собой. Не получилось. Перевели в лазарет.
— Ах, черт возьми! — гнусаво воскликнул Сторицкий. — Ну что за дурища!
— Напротив, — задумчиво проговорил Агнер. — Это, пожалуй, лучший из всех возможных вариантов. Если ее признают недееспособной, тюрьма ей не грозит. А ее россказни будут считать бредом сумасшедшей.
— То есть, — прищурился Сторицкий, — ее должны признать психованной? Это можно устроить?
— Да. Но это будет дорого.
— Плевать! — рявкнул режиссер. — Сделай это! Сколько бы это ни стоило! А ты чего торчишь под дождем?! — зарычал он на окончательно промокшую Катю, переминавшуюся возле «Мерседеса». — Марш в машину! Завтра начинаем съемки! Не хватало только тебе заболеть!
Съемки оказались кромешным адом. Менее чем за сутки Сторицкий отправил всю группу во Франкфурт, а оттуда — сразу же в Виттенберг (какой шопинг, что вы, один только аэропорт и успела посмотреть Катя!) Там энергичный и деловитый режиссер развил кипучую деятельность и уже на второй день дал команду «Мотор!» Роль Мефистофеля Сторицкий взял на себя, костюм и грим практически не снимал, так и носился по площадке чертиком из табакерки, на всех покрикивал, повизгивал, командовал, орал матом и руководил.
Агнер и Глинин выходили из трейлера только перед самым дублем — первым и единственным.
«Фауста» Сторицкий снимал в модном ныне осовремененном варианте — как это повелось еще со времен шекспирианы Кеннета Браны. Средневековая история в привычном зрителю повседневном антураже. Снимали днем и ночью, без четкого графика. Катю могли разбудить перед рассветом, а могли продержать под софитами до полуночи, пока вся группа терпеливо ждала появления Глинина.
Глинин работал все реже и реже. Он спускался из трейлера, величественный, безумный, с пылающими глазами, делал дубль и сразу уходил. Иногда Агнер поддерживал его под локоть.
Но как он играл!
Катя даже начала понимать Сафьянову. Это было… нет, не мастерство, не дар гения, не заразительный пыл психопата. Эта была сама жизнь. Во всей ее полноте. Готовность продать душу за бесконечность бытия, за вечное познание, за поиск истины — да, образ Фауста подходил Савве идеально.
Не зря Марго полезла в петлю. Быть любимой самим Петраркой и навсегда его потерять…
Влюбляться в Фауста-Глинина Катя себе запретила. Тем более, сценарий не располагал к такому повороту событий. В финальной (для Гретхен) сцене она должна была отвергнуть предложение Фауста и героически пойти на казнь ради спасения своей души.