Право на одиночество
Шрифт:
Но прекращать эти прикосновения своими вопросами мне не хотелось. Слишком уж было приятно. Да, это я правильно сказала – слишком.
Я закрыла глаза, думая, что так будет легче, потому что пережить этот изучающий взгляд я уже могла с трудом. И почувствовала, как Громов аккуратно обхватил мою шею, чуть наклонил мне голову назад, а затем…
Я распахнула глаза, когда поняла, что он почти касается моей шеи губами, но… именно, что почти! Он… нюхал меня!
– Максим Петрович, – выдохнула я, – что вы делаете?
–
– И чем же я… пахну? – дрожащий голос удивил даже меня саму.
Дыхание Громова на моей шее обжигало.
– Ты… это персики, Наташа.
И он наконец сделал то, чего я так хотела – крепко обхватив двумя руками мою талию, Максим Петрович поцеловал меня в шею. Что держал, спасибо большое, а то я бы свалилась ему под ноги, как мешок с картошкой.
– А ещё… что-то весеннее.
Неужели я пахну, как мама? Никогда бы не подумала.
Мама. Её лицо вспыхнуло в моей памяти. Она бы не одобрила… Нет, она бы не одобрила того, что я тут делаю. Или не делаю? В общем, неважно. Стою здесь с женатым мужчиной и наслаждаюсь тем, что чувствую его дыхание на своей шее.
А Громов, между тем, зарылся носом в мои локоны. От этой ласки стало немного щекотно, и я улыбнулась.
– Максим Петрович, – позвала я его тихо, – мне пора домой. Пожалуйста, отпустите.
И он тут же послушался. Отодвинулся и с улыбкой посмотрел мне в глаза.
– Простишь?
– Очередное искушение? – ответила я, улыбнувшись.
– Нет, – Громов покачал головой. – Не очередное. Единственное.
23
После того странного дня мой начальник больше не подходил ко мне ближе, чем на полметра. И я не могла понять, радует меня это или огорчает. В любом случае, думать о его прикосновениях у меня не было времени – двойная работа отнимала столько сил, что дома оставалось время только на сон. Даже Антону я писала непозволительно короткие письма.
Света вернулась на неделю раньше. Я никогда не думала, что буду так счастлива её видеть. Повисла на ней, почти как она на мне после Болоньи, и завопила:
– Светочка-а-а! Как я скучала-то!
– Да я уж вижу, – погрозила мне пальцем подруга. – Вон, весь стол в бумагах, жуть.
– А бумаги тоже по тебе скучали!
– А вот я по ним не очень, – вздохнула Света.
– С возвращением, – услышали мы и, обернувшись, увидели улыбающегося с порога своего кабинета Громова. – Без тебя нам было очень сложно, Света.
Подруга, зардевшись и задрав нос, кивнула и прошествовала к своему рабочему месту. А после ухода Максима Петровича я полушёпотом поведала Светочке о том, что тут произошло в её отсутствие.
– Гы, – усмехнулась подруга, услышав про Вику. – Ты ей глаза-то не выцарапала?
– Я? Почему я?
–
Я предпочла сделать вид, что не понимаю, о чём она говорит. Но почему-то подумала о том, что теряю квалификацию. Ещё пару месяцев назад я была уверена, что никто не поймёт моих чувств, а тут получается, что Света догадывается. Интересно, кто ещё…
– Свет, – я решила спросить у подруги прямо, – скажи, вот ты откуда-то знаешь о том, что мне Громов нравится…
– А ты – ему.
– Возможно. А… кто ещё догадывается?
Светочка посмотрела на меня очень серьёзно. Щелкнула степлером по куче служебок и тихо сказала:
– Думаю, что никто. Я тебя хорошо знаю, Наташ, да и работаю рядом с вами обоими по восемь часов в сутки. Кому заметить, как не мне?
Развивать эту тему я не стала. Хотя мне очень хотелось спросить, что же теперь делать-то? Но… я догадывалась, каким будет ответ Светочки. И не хотела его слышать.
Лето вступало в свои права. И впервые за последние несколько лет я встречала его с какой-то смутной надеждой в душе. Я не очень понимала природу этой надежды, да и не хотела анализировать своё поведение.
Я просто ходила на работу, наслаждаясь обществом Громова и Светочки, а по вечерам – гуляла в парке, вдыхая вечернюю прохладу и слушая щебетание птиц. С улыбкой смотрела на собак и их хозяев, думая о том, как жаль, что пока не могу тоже завести себе щенка.
Ветер пел в распустившейся листве, когда я садилась на лавочку и вспоминала своё прошлое. Я всё чаще ловила себя на мысли, что, думая о родителях, уже не чувствую такой невыносимой боли и обжигающей вины, что тревожили меня с того ноябрьского дня.
Несколько раз со мной пытались познакомиться молодые люди, даже весьма симпатичные. Но я была не настроена на какие-либо отношения. Мне было хорошо в одиночестве… Никогда не думала, что доживу до момента, когда мне будет хорошо просто в обществе самой себя. Но этим летом что-то изменилось. И я примирилась с собой.
По вечерам я писала письма Антону. Или разговаривала с ним через скайп. Друг был очень расстроен с того дня, как узнал, что до осени выбраться в Москву у него не получится. Да и я тоже не смогла сдержать грустного вздоха, когда услышала это известие. Всё-таки за прошедшие три месяца я по Антону очень соскучилась.
Так пролетел июнь. Он был идеальным – впрочем, таким, каким обычно и бывает июнь. В меру тёплым, немного дождливым и очень «пушистым». Тополиного пуха было очень много.
В первый понедельник июля Громов, придя на работу, первым делом вручил мне небольшой фиолетовый конверт.
– Что это? – поинтересовалась я, с любопытством рассматривая его.
– Приглашение, – Максим Петрович подмигнул мне.
Я открыла конверт. Там лежала маленькая открыточка со следующим текстом:
«Дорогая Наташа!