Право выбора
Шрифт:
— Да, да, просим! — поддержали мужчины.
Ульяна Никифоровна не заставила себя долго упрашивать, подсела к роялю. Все притихли, притихла и пестрая птица, поглядывая на гостей круглым желтым глазом.
Я сидел, откинувшись на спинку кресла, и слушал «Лунную сонату» Бетховена. В открытые окна врывались запахи леса, мерные звуки хвойного прибоя. На сердце было тихо и спокойно,, не хотелось покидать этого мирного уголка. Теплое щемящее волнение переполняло меня и от мысли, что Катя рядом. Она сидела на маленьком табурете и задумчиво расправляла складки платья.
Музыка постепенно
— А теперь вы, Сергей Ефремович!
Я не понял: Ульяна Никифоровна, по всей видимости, решила подшутить над этим сумрачным человеком. Невозможно было даже мысленно представить Дементьева за роялем. Музицирующий медведь!.. Я усмехнулся, вообразив, как он усаживается, грузный, неповоротливый, на хрупкий стул и начинает колотить здоровенными ручищами по клавишам.
Дементьев что-то промычал, но поднялся и, к моему изумлению, уселся за рояль.
Мощная мелодия неприятно всколыхнула нервы. Пальцы легко, уверенно побежали по клавишам. Еще недавно безразличное лицо Дементьева преобразилось, сделалось жестоким и властным, оно дышало энергией и сигай. Что же это такое? Я не верил своим ушам. Он исполнял «Прелюд» Рахманинова. Вернее, он играл нечто напоминающее «Прелюд». Играл мастерски, почти с пренебрежением. Беспрестанно вплетал в игру новые и совершенно чуждые теме мелодии, «фантазировал». Эффект получался потрясающий. Звуки, как волны взбунтовавшегося моря, захлестнули меня. Но когда звуки почти замирали, мне казалось, что падает пушистый снежок.
Катя слушала сосредоточенно. Черты ее лица были спокойны и серьезны. Она никак не выражала своего отношения к игре. И лишь теперь я начинал отчетливо понимать, почему она любила этого человека. Да, Дементьев сейчас уже был не тот Дементьев. Крепко сжатые губы, непоколебимая воля и упрямство в складках рта. Я наблюдал за ним сбоку и видел его резко очерченный профиль, суровый, по-своему красивый.
Неожиданно Дементьев бросил играть. Заключительный аккорд опять ударил по нервам. Воцарилось неловкое, почти жуткое молчание.
— Браво… — негромко сказал энергетик.
Но его не поддержали. Все были хмуры и подавленны. Я не мог стряхнуть оцепенения. Вот уж воистину умеет человек портить всем настроение! И что за дикая фантазия взбрела ему в голову исполнять «Прелюд» в веселой компании.
Молодежь скоро забыла неприятный эпизод, затеяла танцы, а я все находился под впечатлением игры Дементьева. Ураган чувств — вот что такое это было!
«Старички» собрались в кабинете, и здесь завязался чисто профессиональный разговор. Мы с Катей оказались в кругу «старичков». Снова спорили о линейной и функциональной структуре управления. Но на этот раз Катя в разговор не ввязывалась.
— Дела, дела, все дела, — сказала Ульяна Никифоровна. — Эта функциональная структура уже в зубах навязла. Рассказали бы вы, Арсений Григорьевич, что-нибудь интересное, — обратилась она к энергетику. — Ну, хотя бы об антивеществе и антимире. Я никак не могу вникнуть в сущность теории вакуума Дирака.
Энергетик охотно принялся излагать сущность теории, все слушали
Многое из объяснений Рязанцева мне было попросту недоступно, а они спорили, возражали, задавали вопросы. Атомная энергия, антивещество, свойства пространства и времени, ракеты, искусственные спутники, практическая проверка законов теории относительности — все вызывало жгучий интерес. Они говорили о величайших тайнах, которые когда-либо вставали перед человечеством, а я был бессилен понять хотя бы что-нибудь. Они были словно люди иной породы.
— Вот вы сказали, что антимир — часть вселенной, вращающейся где-то в глубинах космоса, и что этот антимир является зеркальным отображением нашего мира, — произнесла Катя. — Зеркальное отображение!.. Как в сказке Кэрролла «Алиса в Зазеркалье». Но мы никогда не проникнем в него физически, так как малейшее соприкосновение с антимиром приведет к уничтожению противоположно заряженных атомов и антиатомов.
— Да, это так.
— А может быть, этот антимир в самом деле является целиком зеркальным отражением нашего мира, ну, до последней частички. И возможно, там есть такая же Земля, вернее, Антиземля, так же шумит тайга. И самое страшное: вот сейчас в эту минуту, на ту же самую тему говорит некая Ятак, мое зеркальное отражение. Может быть, она так же любит, страдает и ненавидит, как я.
— У вашей Ятак все должно быть наоборот! — рассмеялся Рязанцев. — Фантазерка вы, Екатерина Иннокентьевна. Антимир — пока лишь отвлеченная идея. А все ваши домыслы — чистейший идеализм, если не хуже.
— А мне бы все-таки хотелось, чтобы существовала та Ятак, как две капли воды похожая на меня. Теперь я всегда буду мысленно беседовать с ней. Если у нее все наоборот, то я даже завидую ей. Счастливая!
Она задумалась, после чего спросила:
— Умненький Арсений Григорьевич, вы все знаете. Скажите, пожалуйста, а что там, за всеми этими галактиками, туманностями, мирами, антимирами? Неужели только звезды и звезды, без конца звезды? От этой бесконечности можно с ума сойти! Ведь должно же быть что-нибудь иное? Рассудок не хочет мириться с таким однообразием.
Рязанцев наморщил лоб:
— Человеческий разум бессилен ответить на этот вопрос. Даже теория относительности, или, вернее, теория тяготения, не может сказать ничего определенного. Ведь так далеко даже мысленно никто не осмелился заглянуть.
— Грош цена тогда вашей теории тяготения. Я хочу знать! — произнесла она почти капризно. — Тоже мне кладезь мудрости! А вы загляните! Не бойтесь, не бойтесь… Объяснили же вы, как понимать кривизну пространства! Если бы я так же легко разбиралась во всех этих теориях, то обязательно заглянула бы за предел человеческого знания.