Право выбора

Колесников Михаил Сергеевич

Теперь я работал не как-нибудь, а всерьез. Раздражался, когда выработка падала, оживал, когда удавалось хоть на тонну повысить результат.

Еще одно событие всколыхнуло рудник: в центральной газете появился пространный очерк о делах людей нашего рудника. На фотографии я узнал себя, Юрку Ларенцова и других ребят из нашей бригады: мы стояли у экскаватора. Очерк обсуждался на собрании цеха, и мы грелись в лучах славы.

Бакаеву уже разрешили ходить по палате. Когда ему принесли газету, он ее внимательно прочитал, погрустнел:

—

А я-то должен отлеживаться здесь! А потом еще отпуску целый месяц: отдыхайте, Тимофей Сидорович, поправляйте здоровьишко!.. Будто выворотень…

Он явно страдал от вынужденного безделья.

Вечером я зашел к Кате. Она встретила меня насмешливо-официально:

— Поздравляю с высокими успехами! Читала, читала. А из тебя в самом деле получился хороший экскаваторщик.

— Давай лучше поговорим о звездах.

— Нет, дорогой. Я с трепетом душевным жду приговора комиссии, и не до звезд сейчас.

Но я не подметил на ее лице «трепета». Она была спокойна, шутила.

Я заговорил о нашем будущем, но натолкнулся на внутреннее сопротивление. Катя слушала рассеянно, скептически улыбалась. Да, это была та Катя, какой я знал ее до катастрофы: выдержанная, самоуверенная, властная. В ее голосе, как и тогда, я улавливал снисходительные нотки, необъяснимую неприступность.

— Смешно! — сказала она. — На какой-то миг я поддалась малодушию — никто, кроме тебя, не знает этого, Я испугалась не за себя, не за должность. Я боялась, что Бакаев умрет. И еще, скажу откровенно, устрашилась мысли, что могут отстранить от любимого дела, без которого лучше не жить…

— А как же Москва?

— Если ты обещаешь вычеркнуть из памяти весь тот вечер, я по-прежнему буду хорошо относиться к тебе.

— Катя…

— Ладно. Не думай, что я стала любить тебя меньше. Но ты должен понимать сам: в Москве мне делать нечего. Да и ты, кажется, нашел свое место в жизни.

— Ты не хочешь понимать меня.

— Я тебя хорошо понимаю. Но есть вещи, которые сильнее нас.

— Что это такое?

— Не будем копаться. И без того смертельно устала. Довольствуйся малым.

— Ну, а если я не хочу!..

— Какой ты нетерпеливый!

Я поцеловал ее. Она рассмеялась и сразу стала мягкой, ласковой.

— Мне казалось, что ты тоньше других, а ты такой же, как все вы, мужчины. Отвратительнейшая половина рода человеческого! Как чуть что — лезут лизаться…

— У тебя большой опыт?

— Пошлость. Ты же прекрасно знаешь, что опыта почти никакого. И вообще запрещаю думать обо мне плохо. Я идеальная женщина, и ты должен гордиться, что эта женщина любит тебя, хоть ты и недостоин такой любви.

— В чем я провинился перед тобой?

— Удивительно скверная память: разве забыл, как двенадцать лет назад грубо оттолкнул бедную таежную девочку Катю?

— Кто старое помянет, тому глаз вон!

— А кто забудет…

В сенцах послышалось

шарканье ног.

— Кто-то идет!

Дверь раскрылась, и на пороге показался… Дементьев. Заметив меня, он не смутился, кивнул головой, прошел на середину комнаты, тяжело уселся на стул.

— Я к тебе по делу, — сказал он Кате.

— Говори. У меня от него нет секретов.

Дементьев вынул двумя пальцами из кармана пиджака папиросу, закурил и уставился на меня своими ничего не выражающими глазами. Затянувшись несколько раз, он произнес:

— Я по служебному делу. Строго конфиденциальному.

— Не мог поговорить со мной об этом утром?

— Если пришел, значит, не мог. Я и так ждал у калитки битых полтора часа.

Да, он в самом деле был лишен даже самой малой доли чувства юмора. Мне ничего не оставалось, как встать и проститься. Черт бы побрал его с его делами!

Потоптался у калитки с тайной мыслью переждать Дементьева и снова вернуться к Кате, потом медленно побрел по улице. Дементьев, по-видимому, не торопился. О чем они там сейчас говорят? Какие дела привели его в столь поздний час в ее дом? Что-нибудь очень важное. Он даже знал, что я нахожусь у Кати, и терпеливо ждал.

Постепенно раздражение завладело мной. Вернулся к заветной калитке, увидел силуэт Дементьева в окне, плюнул и направился в общежитие. Если она его не выпроваживает, значит, не очень-то хочет, чтобы я вернулся!

По дороге встретился с Костей Глущаковым. Он был радостно возбужден:

— Слыхал новость?

— Какую?

— Екатерину Иннокентьевну на прежней должности оставляют!

— Ну и что?

— А то, — разозлился он, — она еще этого Дементьева на место поставит! Комиссия признала, что никакого нарушения технических норм Ярцевой допущено не было. Угол откоса оставляют прежним. Так что чихали мы на все ваши претензии, вот что!

Ах, вот, оказывается, почему Дементьев заспешил к Кате! Он снова побежден и хочет покаяться. Вскоре все встанет на свое место, а Дементьев по-прежнему останется со своими прожектами…

Так я думал. Но внутренний голос подсказывал, что все обстоит по-иному, все гораздо сложнее и что посещение Дементьева нельзя объяснить так просто.

23

Катю оставили на прежней должности. Но восторги Кости Глущакова были преждевременными: в приказе Ярцевой объявили строгий выговор. Кроме того, ее привлекли к партийной ответственности и тоже что-то вынесли. О переходе на старую линейную структуру никто даже не заикался. Дементьев по-прежнему работал помощником начальника карьера по оборудованию. Я не знаю, о чем они толковали с Катей в тот вечер, но заметил, что отношение ее к Дементьеву изменилось. Теперь их часто видели мирно беседующими, при обходе цехов Дементьев всегда сопровождал Катю.