ПРАВОЕ ПОЛУШАРИЕ
Шрифт:
Йохо поволок его за шиворот, бормоча:
– Сейчас отвечать будешь, гебешное чмо.
Парадная дверь была распахнута настежь. Мельком оценив смертоносные сталактиты сосулек, Йохо втащил тело в подъезд, макнул лицом в чью-то свежую, еще не замерзшую лужу.
– Вставай! Ползи на карачках, падаль!
Удивительно, но Оффченко пришел в себя и понял. Стеная, он кое-как утвердился на четвереньках и тронулся в тяжелый - последний, как он догадывался, путь. Стоило ему одолеть пару-другую ступенек, как сзади налетал Йохо и бил в промежность.
– Постойте… - прохрипел
– Вы думаете, вам это сойдет с рук - забить офицера госбезопасности? Дайте мне сказать…
– Дам, - с готовностью согласился Йохо прежде, чем ударить вновь.
– Потом. Мы еще даже на второй этаж не поднялись, а нам надо выше.
Здравомыслие несчастного дошло до него позднее.
Руки куратора подломились, и он растянулся, не добрав до площадки самую малость. Йохо забежал вперед и вцепился ему в волосы:
– Шевелись!
У Оффченко вывернулась шея так, что ему стали видны обугленные почтовые ящики. Это зрелище совпадало с полуосознанным ощущением смертности всего и вся.
Где-то наверху громыхнула дверь и голос Яйтера спросил, распространяя холодное эхо:
– Это ты, Йохо?
Тот задрал голову:
– Спускайся, поможешь. Захвати какой-нибудь шнур, мы ему ошейник спроворим.
Яйтер затопотал вниз по лестнице; при виде полумертвого Оффченко он всем своим существом попытался выразить неодобрение и нежелание участвовать в дальнейшем. Йохо подступил к нему с кулаками, приказал:
– Бери его за ноги, принимай.
Помявшись, Яйтер взял куратора за щиколотки. Йохо, тешивший внезапно пробудившуюся лютость, снова сграбастал белокурую шевелюру. Оффченко оторвался от промерзшего пола, качнулся в воздухе, застонал. Почетные пенсионеры персональной важности понесли его наверх, на запланированную очную ставку.
16
Жаркий сидел, сочась волдырной жидкостью.
Заурядные ненастоящие выстроились, как и прежде, по периметру комнаты, но теперь подтянулись на манер кинематографических нацистских часовых: ноги широко расставлены, руки заложены за спины, подбородки задраны. В своих толстовках, латах, рубище и современных костюмах они могли показаться уморительными, когда бы не мертвая тишина, подкрепленная бездыханностью и незрячими взорами. Но все же создавалось впечатление, будто они кого-то пародируют. Жаркий, принимая почтительные стойки на свой счет - неизвестно уже, за какие заслуги, не усматривал в них ничего смешного. Он, кое-как оседлав табурет, поминутно заходился лаем в попытках донести нечто внятное до Йохо и Яйтера.
– Гла-гла-гла, - вскипел жаркий, делая отчаянные и бессмысленные жесты.
– Спокойнее, старина, - Йохо бочком приблизился и осторожно вытянул руку, намереваясь ободряюще похлопать жаркого по округлостям, заменявшим обычные плечи.
– Хла!
– взвился тот, отшатнулся.
– Не трогаю, - Йохо поднял пустые ладони.
– Сиди себе с миром. Соберись. У тебя получалось.
– Правое полушарие!
– выпалил жаркий.
– Полушарие чего?
– Йохо немедленно ухватился за первые вразумительные слова жаркого.
– Мозга? Жопы? Земного шара?
Жаркий жалобно
– И то, и другое, что ли?
– пытал его Йохо.
– И третье?
– Д-да, - удовлетворенно выдохнул жаркий.
Гривастый пенсионер торжествующе обернулся к Яйтеру:
– Вот увидишь, нынче он разговорится! Зови сюда Зейду.
– Она в туалете, - возразил Яйтер.
В последние недели беременности Зейда страдала недержанием мочи. Она очень подурнела; плодоношение внезапно выявило ее истинный возраст. Тугая кожа сделалась дряблой; груди опустились чуть ли не до лобка, на щиколотках расцвели язвы. Под глазами набрякли мешки; Зейда стала невыносимо раздражительной и сварливой. Она проклинала Йохо, а заодно и более покладистого Яйтера, за сеансы, которые высасывали из нее, как она утверждала, кальций.
– Зассыха, - беззлобно и тем более оскорбительно усмехнулся Йохо. И сразу позабыл о Зейде, потому что жаркий вновь изготовился вести речи.
– Вы нужные, - объявил жаркий, давясь лаем, над которым мало-помалу приобретал власть. Головы говорили хором, но голос получался один: все более отточенный тенор.
– Ваше правое полушарие… - Он поморщился, как бы от боли.
– Нездоровится?
– ужас и участие смешались в вопросе Яйтера.
– Они поют, - буркнул жаркий.
Действительно: фоном звучал очень далекий, ликующий хор.
– Наши жены, - пояснил жаркий.
– Ау, гау!… Они все здесь. Они… поют в хоре при пролетарском обществе… - Слова ползли из него с неимоверным трудом.
– Обществе сознательно овулирующих женщин…
– Вы женаты, - обрадовался Йохо, который - во всяком случае, внешне - ни капельки не боялся жаркого и держался с ним по-свойски, деловито и конструктивно.
– Но вы не успели представиться… Я не знаю, с кем имею честь…
Жаркий неожиданно захрюкал, завыл, вскочил с табурета и дважды обежал вокруг него.
– Вы нужны нам, - эта фраза едва пробилась сквозь какофонию физиологических звуков. Воздух в помещении нагревался, ненастоящие подрагивали - целокупно, без волевого участия членов. Послышался шум спускаемой воды: можно было ждать Зейду, но она так и не появилась.
– Вы должны нас судить. Мы не можем здесь больше. Я не могу здесь больше. Многие не могут здесь уже. Другие не могут судить. Зэка не годятся. Никуда не годятся. Ни на что не годятся. Вы можете засудить, рассудить, осудить, у вас правое полушарие. Меня зовут Иванов.
– Весьма польщен, - Йохо встал и отрывисто поклонился.
– А по батюшке?
– Иегуда… Иегуда… Толя!
– заорал жаркий.
– Тоооооля!… Тооооооля!…
Произнося это имя, он будто квохтал, кудахтал. Из черепа пополз огнедышащий гребень: сперва - петушиный, затем - как у индюка, нависающий. Йохо чуть побледнел и отпрянул. Голая голова Яйтера блестела, словно ее только что вынули из-под душа. Оффченко, давно потерявший сознание, валялся на полу, неожиданно грузный и обрюзгший - как и Зейда, постаревший, выглядевший много старше своих лет.