Правосудие Бешеного
Шрифт:
Мишка-Зуб при встрече так и заявил Амирану:
— Ну что, братан, принимай хозяйство! Дела идут неплохо, народ не жалуется. Ты, Амиранчик, еще мне спасибо скажешь за то, каким я этот бизнес до тебя довел…
— Нет, Мишань, я пока не при делах. Дай осмотреться, к жизни новой прикинуться. А то наворочу с кондачка-то, расхлебывай потом. Ты лучше пока пристрой меня на постой куда-нибудь.
— Да ты что?! У меня жить будешь! А если у меня не понравится, купим квартиру: общак полный, такому человеку, незападло по полной отстегнуть.
Амиран-Мартали согласился на предложение старого дружка
Началась обычная, как это бывает, свистопляска: рестораны, сауны, дружбаны, девчонки… Со знаменитым Амираном-Мартали многие хотели бы посидеть в кабаке, побазарить за жизнь. Так что по ночам Амиран-Мартали колобродил, а днем отсыпался в большущей семикомнатной хате Зуба. После обеда, который — даже если Михаила не было — готовила домработница, сорокалетняя тихая женщина Ирина, доводившаяся дальней родственницей Мишке-Зубу, Амиран-Мартали обычно был предоставлен самому себе. Эти несколько часов его никто не беспокоил, иногда он проводил их в прогулках по местам, когда-то ему дорогим и памятным, по которым он ностальгически скучал в зоне.
С понятным волнением навестил Амиран-Мартали и Малаховку. Казалось, сердце его выскочит из груди, когда пришел он к тому месту, где когда-то стоял дом, где жили его подруга и дочь. Сейчас, спустя десять лет, на этом месте ничего не было — лишь заросшая бурьяном площадка за высоким, уже покосившимся забором.
Амиран-Мартали подошел ближе, медленно опустился на колени, и ему почудился тот особый запах, какой бывает только на пожарищах жилых домов. Подкатил комок к горлу, защипало в носу. Он, человек, который мог спокойно полоснуть себя ножом и, не отдергивая от пламени свечи руку, выдержать до горения собственного мяса, сейчас, стоя на коленях там, где погибли его близкие, горько и беззвучно рыдал, и его плечи судорожно вздрагивали. А его губы что-то быстро шептали. О чем?
Просил Амиран прощения у безвинно загубленных душ, ощущая себя невольным виновником происшедшей трагедии. И поклялся он не только перед Всевышним, но и перед памятью земли, на которой погибли единственные близкие ему люди, отомстить виновным.
— Не увидят они больше восхода солнца, после того как столкнутся со мной лицом к лицу! — тихо, но твердо проговорил он, потом достал небольшой стилет, полоснул себя по левой ладони и капнул кровью на землю. — Клянусь!
Этот стилет подарил ему на прощание Васо Каландадзе. Лезвие стилета было такой особой закалки, что спокойно перерубало садовые ножницы, не оставляя на себе и следа.
Вручая ему подарок, Васо проговорил чуть торжественным голосом:
— Дарагой Амиран-Мартали, вручая тебе этот клинок, хочу, чтобы он защитил тебя, был бы тебе талисманом и в трудный момент пришел к тебе на помощь и сделал тебя счастливым, когда пронзит сердце гнусным трусам, поднявшим руку на твоих близких!..
Амиран походил вокруг, поспрашивал соседей, пытаясь найти хотя бы каких-нибудь свидетелей той давней трагедии. Ему неожиданно быстро улыбнулась удача: у местного пивного ларька он угостил одного синюшного мужичка сигаретой; этот полубомж оказался здешним старожилом и помнил
— У нее дочка была очень шустрая. Выскочит из калитки и с прохожими разговаривает. Не по летам была умненькая, любого с первого взгляда раскусить умела. Вот я, сам посуди, ну, что я из себя представляю? Так, отброс, алкаш и все такое. А пичужка эта мне и говорит однажды: «Ты, дядя Коля, хороший, только характера у тебя нет, а потому и не видят тебя…» Я и сам это знаю, но чтобы девчонка четырехлетняя так меня раскупорила, да так, с ходу… Вот и думай, когда человек человеком становится… Я вот тебе и говорю… Да-а-а… — протянул он и покачал головой. — А ты что, мил человек, знал их или родственником приходишься? Что-то я тебя здесь не видал прежде…
Амирану не хотелось вдаваться в подробности, и он постарался уйти от конкретного ответа.
— Да нет, отец, я тут и не был. Хотел, да не смог… — Он тяжело вздохнул. — Ты видел, как дом их горел?
— Ну да, а как же. Я чуть не первый тушить-то прибежал, я тут совсем неподалеку от них тогда проживал… Да ить как же… Как тут не побежать? Как увидел, что полыхает их дом-то, так и сорвался, в чем ни попадя… Пылало так сильно, что в других поселках то зарево виднелось…
— Тогда скажи, отец, могли они спастись?
— А как же? Могли, конечно. Пожар-то, он как, не сразу же со всех сторон подходит, сначала в одном месте, потом уж,.. — Он вдруг нахмурился, хлопнул себя по лбу. — Однако навел ты меня на мысль-то… Я вот что сейчас думаю: они или угорели, дымом, значит, надышались, ядовитым — может, там, в доме, что-нибудь легко горящее из пластика вредного было, это тогда запросто. Или, как народ говорил, подпер кто-то дверь им входную — вот они и не смогли от огня уйти…
— Подпер дверь? Откуда такой разговор?
— Ну, бабка одна вроде видела, как перед пожаром у дверей какой-то парень вертелся. Но она сама говорила, что ей впотьмах могло всякое померещиться. Сам понимаешь, когда одни головешки остались, пойди потом узнай, что и как было… — А где та бабка?
— Матрена-то? Преставилась, царствие ей небесное. — Он истово перекрестился. — Аккурат где-то через месяц после пожара. По правде говоря, тоже что-то нечисто было: бегала, в огороде копалась еще днем. А вечером — раз! — и концы отдала. Родных у нее не было, домишко старый, так его администрация поселковая снесла, а участок какому-то новорусскому дачнику продали… Только вот что мне странно становится…
— Что именно, отец?
— Ежели подпер их кто, почему не кричали-то? Вот ведь как… Криков-то слышно не было… Да и то сказать… — старик со вздохом потер затылок, — странность берет и за смерть Матрены… Много странностей здесь набирается… — задумчиво пробормотал он.
— Спасибо, отец! — Амиран-Мартали протянул ему пару сотенных купюр. — Помяни Свету и дочурку ее Машеньку, заодно и Матрену. Пусть земля им пухом будет! Они свое, хотя и маловато, особенно девочка, отжили, но помнить о них кому-то нужно, иначе все зря: и жизнь их, и смерть…