Правосудие во имя любви
Шрифт:
— Сдается мне, что это только начало, — Энджи нарушила затянувшуюся паузу. — Интересно, что он затеял?
— Сама не знаю, — уныло ответила Кейт. — Я всегда считала, что он положил глаз на Салли, не зря же он назначил ее главной в группе поддержки.
— Стерва, каких мало. Если бы у нее была голова на плечах, она бы многим сумела кровь попортить.
— При такой фигуре голова не нужна.
— А что в ней особенного? — вспылила Энджи. — Плоская, как блин. Сегодня в раздевалке я ей чуть в волосы не вцепилась.
Кейт
— Спасибо, что вступилась за меня. Не знаю, как бы я…
— Ну-ну, — Энджи не дала ей договорить, — еще не хватало благодарностей. Ты бы поступила точно так же.
— Возможно, только едва ли представится такой случай.
Вместо ответа Энджи пожала плечами. Остаток пути они проехали в молчании.
— Высади меня здесь, — попросила Кейт. — Дальше я пешком.
— Точно?
Кейт отвела глаза:
— Конечно. Погода чудесная, я с удовольствием пройдусь.
Энджи нахмурилась. Кейт прочла недоверие в ее взгляде, но боялась в этом признаться. Отец не разрешал ей водиться с Энджи, и Кейт не хотела лишний раз его злить. Жизнь приучила ее к осторожности.
— Спасибо, что подвезла, — Кейт старалась, чтобы ее улыбка получилась безмятежной. — До завтра!
— Спроси у мамы, может, она позволит тебе завтра приехать к нам с ночевкой, — предложила Энджи.
Кейт насупилась:
— Спрошу, конечно, только…
— Я все понимаю. Но ты попробуй.
— Ты же знаешь моего отца.
— Ну ладно, пока! — Энджи помахала ей на прощание.
Кейт поплотнее запахнулась в ветхое пальтишко и поплелась по грязной дороге, которую развезло от затяжных дождей. Перешагивая через лужи, она пыталась думать про Томаса Дженнингса и про его улыбку, но мысли не слушались ее. Каждый шаг приближал ее к нищете и убожеству родительского крова. Она ненавидела возвращаться домой и стыдилась этой ненависти.
Перед глазами то и дело возникало лицо Томаса. Теперь она приказала себе гнать прочь эти фантазии. Время для них еще не настало. Надо будет извлечь их из тайников души поздно вечером, когда отец угомонится и домашние дела будут, наконец, переделаны.
Входя в калитку, Кейт услышала в доме шум, от которого у нее сердце ушло в пятки. Нет, нет, только не это, заклинала она, стремглав взбегая по шатким ступеням.
Она распахнула дверь и увидела, как увесистый кулак отца врезался в мамину челюсть.
— Мамочка! — закричала Кейт.
III
Кейт не могла пошевелиться. Она видела, что отец снова заносит кулак, чтобы обрушить его на другую скулу Мейвис Колсон.
— Мамочка! — снова вскрикнула Кейт.
Эммитт Колсон замер, потом обернулся:
— Пошла вон, не то и тебе достанется.
— Папа… прошу тебя… — Кейт содрогалась от рыданий, — не бей маму.
Мейвис Колсон
— Делай, что папа сказал… Иди же, — проскрипела она.
Но Кейт чувствовала, что ноги не слушаются ее. Сердце готово было выскочить из груди. Она не могла отвести взгляда от кровоподтека на материнском лице.
— Слушай, что мать говорит! — взревел Эммитт, шагнув к дочери.
Кейт показалось, что это сам дьявол.
Она бросилась прочь и не останавливаясь побежала к сараю. Только в холодном полумраке она опомнилась. С глухим рыданием Кейт зарылась в душистое сено и свернулась калачиком. Казалось, все чувства в ней умерли, осталась только боль.
— Как я их ненавижу, — твердила она, — ненавижу обоих. Чтоб они провалились.
Она боялась, что Бог покарает ее за такие слова и, подняв голову, без слов взмолилась о прощении.
Сколько раз она находила утешение в этом закутке. Сарай служил ей убежищем уже семь лет.
Однажды, семь лет назад, Кейт проснулась среди ночи и услышала, как отец орет на маму. Она прокралась по узкому коридору и заглянула в приоткрытую дверь родительской спальни в тот самый миг, когда жестокий удар рассек губу матери.
Они с Кейт закричали в один голос. Эммитт бросился к двери, сгреб дочь в охапку и прохрипел:
— Если еще хоть раз вздумаешь подглядывать, я из тебя всю душу вытрясу, поняла?
— Да… папа… — слезы душили ее и жгли лицо.
Он отшвырнул ее, как мешок с мусором, и повернулся к жене.
В ту минуту Кейт поняла, что детство кончилось.
Все последующие годы она придумывала, как сделать, чтобы отец не смел больше поднимать руку на маму. Она воображала, как ночью крадется на цыпочках к ним в спальню, откуда доносится звериный храп, и обрушивает на голову отца бейсбольную биту. Однако такие жестокие мысли посещали ее редко. Чаще она представляла, как привязывает его веревками к кровати, чтобы они с матерью могли беспрепятственно уехать отсюда навсегда.
Но ее слишком страшило возмездие, поэтому дело не шло дальше коварных замыслов.
Вот и теперь она всем телом ощущала знакомый холодный ужас. Что она могла поделать? Невыносимо видеть эти побои. Сейчас она вернется в дом и заслонит собой маму.
Врешь, никогда ты на это не отважишься, сказала она себе и снова разрыдалась. Она просто трусила, видя злобу отца, и становилась сама себе отвратительна.
Значит, избиения начались снова. В последние годы Эммитт было присмирел и не раз говорил, что встал на путь истинный.
Он бросил пить. Когда в деревенской церкви шла служба, он непременно сидел на передней скамье и требовал, чтобы жена и дочь были рядом. И все же Кейт знала, что в глубине души он остался прежним: угрюмым, холодным, чужим. Вся разница заключалась в том, что теперь он вечерами просиживал над Библией, а не над бутылкой.