Правый поворот запрещён
Шрифт:
– Да.
– Жалко парня.
– Да.
– Дело у нас с ним хорошее сорвалось.
– Какое?
– С поликаувилем.
– С поликаувилем?
– Ты только не очень распространяйся. Кубракова была против, мол, кустарщина, отказалась экспериментировать. Правда, Кубраковой уже нет, но все равно афишировать не стоит. Мы с Сергеем испытали лак, как упаковочный материал: таблеток, всяких драже. Это была идея Назаркевича. Эффект потрясающий, срок хранения лекарств увеличивается в три-четыре раза... Экономия денег,
– А откуда у вас поликаувиль?
– насторожился Лагойда.
– Сергей дважды приносил граммов по пятьдесят, сливал из отстойника. Этого хватало с лихвой.
– Запатентовали?
– На каком основании? Во-первых, до конца эксперимент не довели, во-вторых, лак-то, в сущности, Сергей брал нелегально.
– Оба вы вроде тихие, а вон как шустрили!.. А если бы опять достали лак, продолжал бы работы?
– Где ты теперь возьмешь лак? Серега - ту-ту.
– Это я гипотетически.
– Нет, все равно в итоге надо выходить на ваш институт. Возможно сейчас, когда Кубракова не помеха, Яловский согласился бы взять под опеку эту тему. Но без Назаркевича не потяну.
– Да... зигзаги...
– Лагойда посмотрел на часы.
– Будешь стоять? кивнул на очередь.
– Постою.
– Я пошел, опаздываю.
– Привет Коле Вячину...
Всю дорогу до кооператива Лагойда думал об услышанном от фармацевта, пытаясь оценить по-всякому, прикидывал, сообщить ли об этом Вячину, но так ничего и не решил...
В узенькой приемной Вячина секретарша мягко, как на беззвучном пианино, касалась клавиатуры компьютера, иногда поглядывая на дисплей.
– Николай Николаевич у себя?
– поздоровавшись, спросил Лагойда.
– Нет, срочно ушел в прокуратуру, звонили оттуда.
– Давно?
– насупился Лагойда.
– Минут сорок назад.
– Он направился было к выходу, но секретарша остановила его:
– Юрий Игнатьевич, вам звонили.
– Кто?
– Какой-то Женя, сказал, что разыскивал вас в институте.
– И больше ничего?
– Больше ничего.
– Спасибо, - он быстро вышел.
Вечером Лагойда позвонил Вячину домой:
– Я приходил, но ты побежал в прокуратуру. С повинной, что ли? спросил он шутливо.
– Чего они хотели?
– Да ну их к черту! Одно и то же: где был тогда-то, зачем приходил к Кубраковой, на чем ездил в Польшу, зачем, почему интересовался поликаувилем...
– Подлавливали, может на этот раз соврешь... Мною не интересовались?
– Спросили только, есть ли у тебя автомобиль, какая модель, какого цвета... так что жди, наверное, пригласят.
– На хрена им моя машина и я вместе с нею?
– У них спроси. А на хрена им Яловский? Я встретил его там, когда он вышел из этого же кабинета... Приходи завтра часов в десять. Сможешь?
– Завтра нет, много работы в институте.
– Что с металлом?
–
33
Накануне я созвонился со Скориком, на мою просьбу встретиться, он и в этот раз дал любезное согласие, хотя я понимал, чего оно ему стоило. Не успел я усесться перед ним, как вошел Миня Щерба, вроде случайно, но я понимал, что это отрепетировано.
– О! Артем! Привет, - заулыбался он, протягивая мне руку.
– Ты, говорят, у нас теперь частый гость.
– Что поделать, Миня. Как отдохнул?
– спросил я.
– Уже начинаю забывать. С вами не соскучишься, - сказал неопределенно "с вами", но я-то понял, что он имел в виду.
– Я не помешаю, если посижу?
– сощурил Миня добрые хитрые глазки.
– Я молча.
– Мне нет, - ответил я.
– Мне тем более, - сказал Скорик.
– Тогда приступим, - повернулся я к Скорику.
– Виктор Борисович, директор Богдановского завода резиновых изделий Омелян показал, что в среду около десяти утра у шлагбаума во встречной машине он увидел Кубракову.
– Совершенно верно.
– И что на водителе была знакомая нам каскетка, надвинутая низко на лоб. На вопрос криминалиста Войцеховского: "Солнце било в глаза?" Омелян ответил: "Нет, в эту пору оно еще на востоке, значит в глаза мне, а встречным в затылок". Назаркевич не отрицает, что был в каскетке, поскольку мешало солнце, но оно могло мешать ему лишь во второй половине дня, где-то часов в 17-18.
Омелян видел Кубракову и водителя у шлагбаума в среду, а Назаркевич утверждает, что в Богдановске он был во вторник.
– Какая разница? Сейчас нам важны не день, а время дня.
– А если Назаркевич врет, что солнце било в глаза, врет, чтобы сместить время, внушить вам, мол, час заката, а Кубракову видели, дескать утром.
– Позвольте, но откуда ему известно, что ее видели утром? Он же не знаком с показаниями Омеляна.
– Ну хорошо, - вроде согласился Скорик и тут же довольно удачно нашелся, - пусть будет по-вашему: каскетку он надвинул на глаза во время заката, когда действительно возвращался из Богдановска, отмахав к этой поре процентов восемьдесят, а может и все девяносто дороги. Но! Происходило это не во вторник, как он утверждает, а в среду, в среду, после всего содеянного, отсидевшись где-то до предвечерья.
Боковым зрением я увидел, как довольно ухмыльнулся Миня. Он встал и вроде безразлично произнес:
– Ладно, сражайтесь, я пошел, своих дел полно, - по-приятельски попрощавшись со мной, удалился.
– Допустим, Назаркевич все это рассчитал. Но зачем ему такие сложности городить? Ведь он мог просто заявить: "Каскетку, которую нашли у меня в машине, я не надевал уже месяц. Валяется она на всякий случай". Согласитесь, таких каскеток, наверное, тысячи: одинаковой расцветки и одного покроя.