Праздничная гора
Шрифт:
– Нет, мы не можем оставить наши дома и нашу землю, – ответил Кебед.
– Ни за что не оставим, – заговорили вдруг все разом, а пуще всех рыжебородый отец Насыра Али. – Вы нас погубить хотите! Все, кто переехал на равнину, от малярии умерли!
– Дайте слово Гаджи Мурадовичу! Дайте слово! – умоляла Раиса Петровна.
Наконец говоруны умолкли и уставились на лысого председателя, неподвижно упершегося в лакированный стол пухлыми ручками.
– Вы все, тут присутствующие, покупаетесь на провокации, – строго сказал он, сглатывая окончания. – Откуда, слушайте,
– Так этими баранами я тебя же собираюсь угощать, Гаджи, – возразил Али, ехидно ухмыляясь, – на свадьбе моего сына. Он ведь женится на дочке Османа, на Маржане.
Все посмотрели на Маржану. Губы девушки задрожали, и она выбежала из клуба, за ней – Раиса Петровна.
– Не беги, не беги, Маржана! – кричала молодая учительница. Наконец они обе запыхались и остановились у родника.
– Ах, Раиса Петровна! – воскликнула Маржана и зарыдала на плече у своей утешительницы. Черные косы и русые косы сплелись, как разноцветные потоки двух водопадов.
– Я знаю, ты любишь Мухтара, – говорила Раиса Петровна, поглаживая ученицу по спине. – Ты не должна выходить за Насыра, если не хочешь.
– Не хочу! – прошептала Маржана. – С моста брошусь, а не пойду.
– Молодец, – похвалила ее Раиса Петровна. – Я вижу, как вас тут унижают мужчины, я вижу, как тяжело горянкам. Горянки сами таскают воду. Не повторяй ошибки несчастной Калимат, стой на своем…»
Шамиль тяжело вздохнул, еще раз взглянул на часы и открыл одну из последних страниц:
«На горизонте вставало выпукло-красное солнце, летний воздух полнился щебетом птиц. Маржана, счастливая, высунулась из окна, ловя первые признаки наступающего утра. Позади оставалась трудная жизнь в мрачных горах, позади оставался наглый Насыр с праздной ухмылкой, позади оставались сплетни и осуждения кумушек. Ах, как визгливо смеялись они, передавая с крыши на крышу: “А дочку Османа видели с Мухтаром”. Видели, и что же! Маржана сама пошла к нему. Сама легла на скошеную траву у трактора и объявила: “Не мулла обвенчает нас, а тот, кто дороже муллы и отца”. И показала ошеломленному Мухтару фотокарточку, с которой ласково щурился Ленин.
Теперь, встречая этот свежий степной рассвет, она даже не вспоминала, как Насыр грозился, что убьет ее, как бывшие подруги стали вдруг отворачиваться при встрече, как отец облачился в траур и объявил, что дочь для него умерла, как беззвучно рыдала мать. Сегодня все будет иначе. Она вырвалась из вековых ущелий и шагнула навстречу морскому ветру и смеющемуся трактористу Мухтару.
Маржана еще вчера, загодя, приготовила воздушные шары, флажки и вытерла стекла драгоценных портретов вождей трудового народа. “Ах, сегодня я буду шагать на параде, – смеялась про себя Маржана, – и Мухтар будет обнимать меня, и председатель Гаджи будет улыбаться мне!” Новое село родилось на равнине,
И тогда молодые чабаны-комсомольцы нашли где-то пороху и взорвали все родовые башни. Не сразу поддались они удальцам, не сразу рухнули многовековые крепкие стены. А потом радостным эхом отдавался по скалам шум осыпающихся камней. Пропало старое село. Негде стало укрыться старику Кебеду и его шарлатанским книгам. Замолкли пересуды на годекане. Затихла зурна на площади. Односельчане нашей Маржаны стали жить на широкой степной равнине, где свободно пасется скот и звонко звучит пионерская зорька.
На параде Маржана шла рука об руку с Мухтаром и Раисой Петровной, сзади, недовольно вздыхая под звуки Интернационала, плелись старики.
– Ну как, Маржана, – потрепал ее по щеке председатель Гаджи, – удалось нам переселение?
– Да, дядя Гаджи! – отвечала Маржана и крепче прижалась к сияющему Мухтару.
– Я и себе доказал, и всем еще докажу, что рожь не растет на камне, – сказал председатель. И Маржане на всю жизнь запали в душу его слова: не в горах, не в старых обычаях счастье, а в новом и радостном утре свободы…»
8
Шамиль бросил книгу на диван и, заглянув в ванную, отправился пешком к Мадине. Она жила неподалеку, в панельной девятиэтажке, увешанной самодельными и широкими верандами на подпорках. В темном подъезде он чуть не опрокинул алюминиевое ведро с грязной водой. Широко распахнув двери своей квартиры и демонстрируя узкий и длинный коридор с золотистыми переливчатыми обоями, пышная женщина в байковом халате драила лестничную площадку. Почти все двери на маршах тоже были распахнуты или полуоткрыты из-за духоты, выпуская наружу говор, крики и гул телевизоров.
Мадина стояла на пороге. На ней была длинная узористая юбка и расписная блузка с рукавами по запястья.
– Не жарко тебе будет? – спросил Шамиль удивленно.
Мадина мрачно промолчала. В лице ее проглядывало какое-то смутное и неприязненное напряжение.
– Что такая сердитая, а? – спросил Шамиль, напуская шутливый тон.
Она захлопнула дверь и стала спускаться по лестнице.
– Что на улицах слышно? – ответила она вопросом на вопрос, стуча по ступенькам пробковой подошвой.
– Ты знаешь, да? Такой арай-урай!{Свистопляска (авар.).} Я на два митинга одновременно попал, – воодушевился Шамиль. – У тебя телефон работает?
– Нет. Говорят, почти все операторы отключились. Сбой в системе. Или кто-то специально…
Они вышли в заставленный гаражами, но все еще широкий двор. Минуя длинную лавочку, густо усеянную молодыми людьми, Шамиль поздоровался со всеми за руку, а потом догнал Мадину и стал говорить что-то незначащее, лишь бы не молчать: