Праздник, который всегда с тобой

Хемингуэй Эрнест

— Он не сознает свою силу, — сказал тренер. — У него только зачаточные представления о la boxe. Но он очень послушный.

Перед тем как парень влез на ринг, что, кажется, было для него не просто, тренер его проинструктировал. Инструкция была простая: «Закрывайся». Таскатель туш кивнул и сосредоточенно прикусил губу. Когда он все-таки преодолел канаты, тренер повторил: «Закрывайся». Потом добавил: «Не прикусывай нижнюю губу». Тот кивнул, и тренер скомандовал начинать.

Таскатель туш закрыл лицо обеими руками, перчатки почти соприкасались. Локти он прижал к бокам, подбородок уткнул в грудь и загородил мучительно поднятым левым плечом. Он

медленно двинулся к Ларри, переставляя левую ногу и подтягивая правую.

Ларри остановил его джебом, повторил джеб и выбросил правую, попав т. т. в лоб. Таскатель туш сильно подумал и стал медленно отходить, сперва отставляя левую ногу, а потом медленно, но аккуратно приставляя к ней правую. Ларри немедленно стал демонстрировать свою чудесную работу ног, подлавливал т. т., как резвящаяся пума, сыпал джебами, правую руку держа наготове.

— Левой, — крикнул таскателю тренер. — Левой, джебом.

Т. т. медленно отвел левую перчатку от щеки, яростно вытянул ее в сторону Ларри, а тот, произведя ногами чудесную работу, правой ударил его в рот.

— Видишь, как он прикрывает челюсть плечом? — спросил меня тренер.

— А живот?

— Ларри не бьет в живот, — сказал тренер.

Я подумал, что не прочь узнать и самое худшее.

— Хуком в живот, Ларри, — сказал я. — Чтобы опустил руки.

Ларри, красиво танцуя, опустил левую руку, сделавшись мишенью для чужой правой — а у любого тяжеловеса на свете правая рука есть, — и левой ударил таскателя туш в живот. Т. т. чуть осел, но рук не опустил.

— Ты чего хочешь? — спросил меня тренер. — Стиль его изменить?

— Merde [63] , — сказал я.

— Ему в субботу драться. Хочешь, чтобы он себе руки обломал об локти этого? Погубить его хочешь? Я за него отвечаю. Ты за него не отвечаешь. Заткнись.

Я заткнулся, а Ларри потанцевал и клюнул левой в щель между двумя поднятыми перчатками, потом ушел в сторону и прямым правой ударил оппонента в левое ухо, в лоб и еще раз плотно в рот, когда т. т. по команде пустил в ход левую руку. Прямыми по крайней мере Ларри владел и двигался хорошо, но я все время думал о Джеке Рено, настоящем чемпионе Канады, и о том, сколькому еще должен научиться Ларри.

63

Зд.: дьявол (фр.).

Боксер, с которым Ларри проводил свой первый бой в Париже, умел немногим больше, чем таскатель туш, но он хотел драться и не только закрывался. Ларри бил и бил джебами. Джебы были плотные, они сказывались и оставляли следы на коже. У соперника вид был голодный, он только что пришел из армии, а Ларри кружил около него и сыпал джебами так быстро, что публика сходила с ума от восторга. Ларри достал его хорошим, хотя и длинным ударом правой, который потряс парня, и когда он поплыл, Ларри, забыв всю науку, стал бить наотмашь, и бил, пока парень не сполз по канатам и не ударился головой о брезент.

После боя Ларри сказал:

— Извините. И пожалуйста, скажите вашей жене, что я извиняюсь. Я знаю, что некрасиво выглядел, но в следующий раз постараюсь действовать лучше.

— Они считают, что ты выглядел прекрасно. Публика с ума по тебе сходила.

— Ну конечно, — сказал Ларри. — Можно мне в понедельник с вами увидеться, поговорить о боксе и о разном?

— Конечно. В том же кафе «Наполитен»,

в двенадцать.

«Стад Анастази» оказался очень странным боксерским клубом.

Едкий запах лжи

Форд: Он сидел прямо, как большая рыба, хлопающая ртам, и выдыхал воздух, более смрадный, чем в фонтане кита.

Форда многие обожали. В большинстве, конечно, женщины. Но и некоторые мужчины любили его, узнав поближе, и многие старались относиться к нему объективно всю жизнь. Это были люди, которые, подобно Г. Дж Уэллсу, застали его в хороший период и видели, как плохо с ним обращаются.

Я не знал его в хороший период, хотя о его «Трансатлантик ревью» очень хорошо отзывались и в то время, и после. Лгут почти все, и дело не во лжи. Некоторых мы любили за выдумки и с надеждой ждали, когда они превзойдут себя. Но Форд лгал о том, от чего остаются шрамы. Он лгал о деньгах и о вещах, важных в повседневной жизни, — и давал тебе слово. Когда ему сильно не везло, он, случалось, мог дать тебе почти правдивый ответ. Если к нему приходили деньги или удача, он делался невозможен. Я старался относиться к нему объективно, не судить строго, не осуждать, а как-то поддерживать отношения, но думать и писать о нем точно и непредвзято — это было посуровее любого суда.

Я познакомился с Фордом у Эзры, когда мы вернулись из Канады с шестимесячным сыном, нашли квартиру над лесопилкой, на одной улице с Эзрой, и поселились там в середине холодной зимы. Эзра просил меня быть помягче с Фордом и не сердиться из-за того, что он лжет.

— Он всегда врет, когда устал, — сказал Эзра. — Сегодня вечером он был вполне ничего. Вы должны понять, Хем: он врет, когда устал. Однажды вечером он был очень усталым и рассказал мне очень длинную историю о том, как в молодые годы прошел через юго-западную часть Соединенных Штатов с пумой.

— А он когда-нибудь был на Юго-Западе?

— Нет, конечно. Не в этом дело, Хем. Он был усталый.

Эзра рассказал мне, как Форд — тогда еще Форд Мэдокс Хьюффер, — не сумев добиться развода с женой, поехал в Германию, где у него были родственники. Там он, по-видимому, оставался, пока не убедил себя, что стал гражданином Германии и получил законный немецкий развод. Когда он вернулся в Англию, его первая жена не согласилась с таким решением, Форд подвергся травле, и многие его друзья повели себя кое-как. Это отнюдь не вся история, все было сложнее, и в ней участвовало много интересных людей, — сейчас все они уже не так интересны. Любой человек, способный убедить себя в том, что он разведен, и преследуемый за такую простую ошибку, заслуживал некоторого сочувствия, и я хотел спросить у Эзры, был ли Форд усталым весь этот период; но я не сомневался, что был.

— Он поэтому сменил свою фамилию Хьюффер? — спросил я.

— Было много причин. Он сменил ее после войны.

Форд стал издавать «Трансатлантик ревью». Раньше, до войны, до семейных неприятностей, он редактировал в Лондоне «Инглиш ревью», и Эзра говорил мне, что это был отличный журнал, а Форд — великолепный редактор. Теперь под новой фамилией он основал новый орган. Была и новая миссис Форд, приятная темноволосая австралийка Стелла Боуин, серьезная художница, и у них была маленькая дочь Джулия, крупная для своего возраста, белокурая и воспитанная. Она была хорошенькая, и Форд сказал мне, что чертами и мастью она — почти копия его в детстве.