Праздник, который всегда с тобой
Шрифт:
— Это всего лишь боль, — сказал он. — Должна быть важная причина, если опаздывает.
— Пойдем домой, найдем сами, Эван. Он не операбельный?
— Нет, конечно, меня оперировали. Давай не будем говорить о телах? Я рад, что у тебя отрицательные анализы. Это замечательно, Хем. Ты извини, что я так серьезно говорю о твоем писательстве. Я прошу тебя сделать противоположное тому, что я делал со своими стихами. Ты понимаешь почему. Нам никогда не надо было ничего друг другу объяснять. Я пишу о моем сегодня. Это лошади. У тебя сегодня очень интересное. Ты подарил мне многие места и многих людей.
— Пойдем поищем в доме, Эван. У меня много осталось с катера. Но не люблю оставлять это дома, так что мог и сжечь.
— Мы можем разминуться по дороге.
— Я
— Не волнуйся, пожалуйста. Надо было мне самому привезти. Уверен, что он появится. Если не возражаешь, Хем, я пока пойду в маленький дом, прилягу. Хем, не забудешь, что должен писать?
— Нет, — сказал я. — Не забуду.
Я вышел к телефону. Нет, подумал я. Не забуду написать. Для этого я родился, этим занимался и хочу заниматься дальше. А что говорили о них, о романах и рассказах и о том, кто их написал, — да, пожалуйста.
Но были remises или хранилища, где ты можешь держать определенные вещи вроде рундука или дорожной сумки с личными вещами или неопубликованными стихами Эвана Шипмена, картами с пометками или даже оружием, которое ты так и не собрался сдать властям, — и эта книга содержит материал из remises моей памяти и моего сердца. Пусть даже одну повредили, а другого не существует.
Фрагменты
Нижеследующие фрагменты — копии рукописных черновиков начала так и не написанного вступления. Они хранятся под номером 122 в Хемингуэевском собрании Библиотеки имени Дж. Ф. Кеннеди в Бостоне.
Эта книга — беллетристика. Я многое опустил, изменил и выбросил, и, надеюсь, Хэдли поймет. Она догадается, почему я надеюсь. Она здесь героиня и единственный человек, чья жизнь получилась хорошей, как и должна получиться у всех, кроме некоторых богачей.
Эта книга — беллетристика. Я многое опустил, изменил и выбросил и, надеюсь, Хэдли поймет. В беллетристической книге что-то может быть опущено и искажено, но она стремится дать литературную картину времени и людей в нем. Никто не может дать в воспоминаниях подлинные факты; Эван поддержал бы тебя, но он умер. Скотт не согласился бы. Мисс Мурхед вчинила бы иск, опубликуй ты что-нибудь против Уолша, и у нее было достаточно писем и материалов для иска. История о Уолше должна быть напечатана.
Эта книга — сплошь беллетристика, а вымысел может пролить свет на то, что описано как факт. Хэдли здесь героиня, и, надеюсь, она поймет и простит мне вымыслы, некоторые же ни за что не простят. Нет смысла надеяться, что не подадут в суд все персонажи, именам которых предшествует «мисс».
Эта книга — беллетристика. Но всегда есть шанс, что вымышленное прольет свет на то, что описано как факт.
Тут много о бедности, но была не только бедность. Хэдли знает, и надеюсь, поймет, почему кое-что изменено и почему это придумано. Она поймет, почему вымышленное вымышлено и когда оно факт. Другие люди не поймут, почему их включили или не включили. Каждый видит это по-своему, а прошло почти сорок лет. Персонажи, которые казались себе самыми яркими и важными, сюда не попали, хотя, на их взгляд, они всегда присутствуют там больше, чем кто бы то ни было. Большинства путешествий здесь нет, как нет и многих людей, которых мы очень любили. Это безжалостно вырезано, так, как следует делать в беллетристике.
Хуже всего — что ты не можешь опубликовать это после своей смерти, потому что на тебя все равно подадут в суд, пусть даже ты изменил имена и назвал это вымыслом, как оно на самом деле и есть. Хэдли в суд не подаст, потому что она здесь героиня и поймет, где ты вписал ее в вымышленное.
Эта книга — беллетристика, но всегда возможно, что вымышленное в прозе прольет свет на то, что написано фактографически.
Необходимо
Последней главы нет. Их было пятьдесят. Надеюсь, некоторые люди поймут и простят вымысел и почему написано именно так Сокращалось безжалостно, и многое изменено. Опущено много путешествий и с ними — людей. Списка того, что не вошло или выброшено, нет. Нет урока, которому учит такой список. Вы можете подставить свой урок и трагедии, великодушие, преданность, глупости тех, кого вы знали, расшифровать их как радиосообщение и подставить свое. И ошибетесь, конечно, — так же, как я.
Две вещи важны. Нам ничего не удалось сохранить, несмотря на благие намерения, и теперь на лыжах катаются гораздо лучше, чем мы катались в наше время. Никто не должен взбираться в гору на котиковом меху, если он не хочет, все прекрасно обучены и по всем статьям лучше нас. Люди разбиваются на трассах, а в большом мире некоторые все еще разбивают себе сердца. Теперь спускаются быстрее, слетают как птицы, знающие много секретов. Им некогда рассказать свои секреты — они проносятся мимо. Теперь у всех много секретов, все всё написали и напишут еще. Было бы прекрасно, если бы все описанное могло быть правдой, но за невозможностью этого я попытался только, чтобы оно было интересным. Никто не был неуязвим, но мы считали себя тогда именно такими, и, услышав чей-то голос в трубке, ты понимаешь, что они до сих пор такими остаются и заслуживают этого.
Эта книга — беллетристика, и многое было изменено в попытках сделать ее картиной истинного времени.
Нет формулы, чтобы объяснить, почему эта книга содержит вымыслы, да и ничему бы она не помогла.
Вначале казалось, что написать просто. Потом ты обнаруживал искажения и ошибки.
Эта книга — беллетристика, и ее надо читать как таковую. Она может пролить свет на другие книги, написанные строго на основе фактов. Я приношу извинения Хэдли за искажения, отклонения от фактов и за любые ошибки. Она героиня этих рассказов и, надеюсь, поймет. Она заслуживает всего хорошего в жизни, включая правильное освещение происходившего.
Эта книга — беллетристика, но всегда есть шанс, что художественное произведение прольет свет на то, что написано фактографически.
Хэдли поняла бы, почему мне было нужно писать это как беллетристику, а не строго на основе фактов, и увидела бы, правильно или неправильно я использовал материал для художественного представления. У Скотта свое представление; я писал о его сложных трагедиях, о его великодушии, о его преданности — и не включил в книгу. О нем писали другие, и я пытался им помочь. Выпали почти все люди с большинством путешествий — люди, которых мы знали и любили, — и то, о чем знали они и только они. В этой книге только часть Парижа, который мы знали, и я не буду перечислять то, что выпало. Нелегко вставить все выпавшее в художественное повествование, но оно все равно там, если ты его не вставил. На лыжах катаются теперь гораздо лучше, и некоторые разбиваются, а у некоторых разбиваются сердца. Последнее важно и огорчительно, и некоторые хорошие философы объясняют, что оно у тебя не может разбиться, если его там нет: что-то случилось, и оно не существует. Важно то, что они должны кататься лучше, — и катаются. Пишут тоже лучше, и этому с самого начала способствовало все, включая несколько войн и то, что было между ними, и все хорошие писатели. «В поисках утраченного времени» — тоже беллетристика.