Предания о дзэнском монахе Иккю по прозвищу «Безумное Облако»
Шрифт:
— Мои родичи веками служат здесь в разных местах, а я не смог добиться достатка и появиться к ним не могу, стыжусь. Дорожные деньги уже подходят к концу, не знаю, что и делать. Сжальтесь, проявите милость, помогите мне занять подобающее положение! — так упрашивал он, и Иккю его пожалел, кивнул и спросил:
— А какие вы искусства знаете?
Ронин отвечал:
— Не учён я никаким искусствам.
Иккю тогда спрашивал о каждом из искусств — церемонии, музыке, стрельбе из лука, верховой езде, каллиграфии, математике, и тот отвечал, что ничему из этого не учился.
— Что же, вы — ронин, который совсем ничего не умеет? — спросил Иккю и задумался, тогда тот человек сказал:
— Я знаю первую часть танца «Ацумори»! [254]
— Вот
«Ныне приехал из столицы исполнитель танца ковака-маи [255] для сбора пожертвований. Ответственный за сбор пожертвований — Старый наставник Поднебесной Иккю»
254
Песня в жанре ковака-маи, повествующая о трагической гибели юного Ацумори, племянника Тайра-но Киёмори, в битве при Итинотани.
255
Ковака-маи — песенный жанр, к которому, в том числе, относятся «танцы дайгасира» (см. примеч. к «Рассказам об Иккю, собранным в разных землях», св. 4, «9. О том, как Иккю исполнял танец дайгасира в горах»).
Собрались самураи — это уж само собой, а кроме них, и городские жители, и крестьяне, собрались богатые и бедные с округи в пять-семь ри, и, хоть место для представления было просторное, набились туда так, что чуть не рвали полотнища, которыми была огорожена площадка.
И вот, появился тот ронин, разодетый в богатые одежды, прошёл на сцену, исполнил первую часть танца «Ацумори» и вышел в артистическую уборную. Тут же вышел к сцене человек и сказал:
— Порадовал он нас всех чудесным зрелищем, благодарим! — так он говорил как по-писаному, и сказал: — Что же, что мы попросим исполнить дальше? Высказывайте пожелания! — и тогда многие зрители наперебой стали выкрикивать названия пьес: «Дайсёкукан!», «Сида!», «Такадати!», «Киёсигэ!» — как будто бы заранее сговорились [256] . А те буяны, о которых раньше шла речь, встали и закричали:
256
«Такадати» — см. сноску. № 228, «Дайсёкукан», «Сида», «Киёсигэ» — названия пьес ковака-маи.
— Нет, хотим «Ацумори»!
Те, кто раньше кричал, возмутились:
— Скучно же смотреть одно и то же во второй раз!
Тогда те буяны закричали:
— Раз уж он так хочет, не нравится ему «Ацумори», так и нечего ему тут делать, давайте-ка спровадим его! — так они кричали, и настояли на том, чтобы снова ронин сыграл «Ацумори», и так он играл четыре или пять раз. После этого зрителям сказал:
— На сегодня я с вами прощаюсь! — и выпроводил их.
В Митогути говорили: «Завтра будет что-то другое!» — эта весть разошлась, и набилось ещё больше людей, чем накануне. Ронина снова заставили исполнять «Ацумори», и так продолжалось семь дней.
Вот так тот ронин занял неплохое положение в тех местах. Говорят, что тамошний управляющий, хоть и слышал о том, но, поскольку то была проделка Иккю, делал вид, что ничего не ведает.
Появился
7
О том, как одного человека назвали обжорой
Там же жил один неимоверно хвастливый самурай. Как-то раз вместе с Иккю они пошли обедать. Иккю сказал:
— Ну ты и обжора, однако! — а тот, раззадорившись, отвечал:
— Чего уж там, это разве еда! Когда я был помоложе, собрались мы с друзьями, и на спор попросил истолочь целый то [257] риса на лепёшки-моти, съел, и всё равно ещё не наелся. Тогда умял ещё и всё множество просяных лепёшек, какие там были, живот так раздуло, что побежал я к реке, плюхнулся рядом с большим судном, да реку и запрудил!
257
То — мера объёма сыпучих и жидких веществ, 10 сё:, т. е. около 18 литров.
Иккю послушал его и сказал:
— Вот уж действительно, можешь ты поесть! О таком обжорстве я и не слышал. Однако же был у меня знакомый ямабуси, и он, тоже на спор, умял два то лепёшек подчистую, живот у него раздулся, и он побежал к сосновой роще, выворотил сосенку в три обхвата и присел на неё отдохнуть. Смотрит — небольшая змея проглотила большую лягушку и мучается, поела какую-то необычную травку, и живот у неё сразу опал. «Как хорошо, что я её заметил!» — обрадовался ямабуси, наелся той травы, тут-то и подвела его судьба. Человек от той травы исчезает, так что исчез и монах, остались лишь два то рисовых лепёшек, а на них — шапочка-токин, конопляная ряса, раковина-хорагай да паломнический «алмазный посох».
Тот самурай переменился в лице и ушёл, а больше уж не приходил.
Вообще говоря, не дело это — бахвалиться обжорством, потому-то Иккю и подшутил над ним.
8
О том, как Иккю изгнал призрака
В той же земле, где-то на окраине, в одном старом святилище был большой каменный фонарь. По ночам он стал сам собой зажигаться, а вокруг него ходил кругами огромный монах, и не было таких, кто бы его не видал, и таких, кто не устрашился бы, и, лишь мельком завидев его, каждый старался более его не видеть. Прослышал об этом Иккю и сказал:
— Нынче же ночью изгоню его!
Возрадовались местные жители, не могли дождаться вечера, собрались у того места посмотреть, что же будет, и ночью, как обычно, тот монах там кружил, как мельница. Все говорили:
— Хоть Иккю и говорил, что избавится от него, но что-то пока толку не видно! — так всяк на свой лад осуждали его, когда появился ещё один, и стали они кружить там той ночью вдвоём. Поздней ночью все разошлись по домам.
С утра пришли они к жилищу Иккю:
— Всё не так, как вы говорили! Давешним вечером призрак пришёл и ходил кругами, как обычно, а потом появился ещё один, и они там кружили вдвоём! — так наперебой голосили они, а Иккю, выслушав их, сказал:
— Тот другой — это был я. Целую ночь ходили мы друг за другом, но в конце концов я его переходил и сказал ему дважды и трижды, чтобы он больше не появлялся. Поэтому он уже не придёт! — так известил он жителей, и те захлопали в ладоши от избытка чувств.
Говорят, что тем же вечером пошли они смотреть, и призрак уж больше не появлялся. Это было более, чем удивительно!
9
О поэтическом намёке на бобы
Иккю был остёр на язык, и пошёл представиться жене местного управляющего. Там его обступили со всех сторон: «Расскажите нам что-нибудь!» — и приготовились слушать.