Преданная. Невеста
Шрифт:
Я бы хотела прижаться к щеке любимого губами. Я уже волнуюсь из-за вздувшейся венки на виске. Но все это нельзя.
Однозначного ответа не дожидаюсь. Выравниваюсь, приглаживаю юбку и, не оглядываясь, выхожу из зала заседаний.
Прошу подождать участников следующего процесса, а потом на моем локте сжимаются пальцы.
Это лишнее. Совершенно не нужное.
Я поднимаю глаза и смотрю на Смолина предупреждающе. Мой взгляд должен читаться как: вы хотите, чтобы у людей возникли
Он, как ни странно, слушается. Пальцы разжимаются. Мужчина отступает в сторону, кивает, указывая направление, и я иду за ним за ближайший угол. Здесь не то, чтобы совсем уж безопасно, но ушей меньше. Это факт.
Я хотела бы сохранить дистанцию, но Смолин отдает предпочтение приватности разговора.
Приходится прижиматься лопатками к стене и стараться не дышать глубоко. Почему-то не хочу вдыхать его. Он как будто травит.
Но сказать, что волнует… Да нет.
Складываю руки на груди и сжимаю губы. Я играю недовольную его излишним вмешательством в мою безупречную работу шпионку.
– Это не могло подождать? Обязательно меня подставлять? – вздергиваю подбородок и смотрю в глаза. Окружившие меня влиятельные люди научили многому. В частности, навязывать свой тон. Свои правила. Я пытаюсь.
И не могу сказать, что попытка тщетная. Смолин хмурится. Изучает внимательно.
– Что ему сказала?
– Что в туалет приспичило.
Кивает. Снова молчит недолго.
– Я недоволен, Юля. – Сердце ускоряется. Но на лице это никак не отражается. В стенах суда я чувствую себя безопасно.
– Чем?
– Ты включила игнор. – Несдержано фыркаю. – Звезду поймала. Это я должен ловить тебя в суде?
Обидные слова выводят на эмоции. Ему нужна послушная кроткая крыса. А я уже дождаться не могу, когда смогу рассмеяться в лицо.
– У меня много работы.
– Не больше, чем у меня. Я время как-то нахожу.
– Я объясняла, что Тарнавский ревнивый. Он постоянно следит за моими передвижениями. Вы хотите, чтобы он меня к вам приревновал или чтобы начал копать и все понял?
Я знаю, что звучу убедительно. Возможно, этим и бешу. Лицо Смолина сохраняет прохладное, требовательное выражение. Я читаю в глазах, что он сдерживается. Только понять не могу, зачем ему личные встречи. Или не хочу понимать.
– Вы позвали меня, чтобы полюбоваться? – продолжаю играть в нарванность и недовольство. В последнее время Юля для него именно такая. Поймавшая звезду удачливая шпионка, он прав.
– А если так?
От неожиданности теряюсь. Дыхание сбивается. Даже взгляд увожу. Ч-ч-черт. Соберись, Юля.
Возвращаюсь к мужскому лицу. Улыбаюсь.
– Мне приятно. Но у меня работа. Мне уже возвращаться…
Он
– Завтра в семь на точке, моя деловая. Надеюсь, поняла. Если я говорю, что нам с тобой что-то нужно обсудить лично, значит…
Только и у него договорить тоже не выходит. В мужское плечо прилетает настолько сильный толчок, что его ощущаю даже я.
Перевожу взгляд. В грудной клетке рождается неуместный, но такой искренний смех. Я его еле сдерживаю.
Смолин по инерции делает несколько шагов от меня. Тарнавский, изображая удивленный вид, смотрит сначала на отошедшего мужчину, потом на меня.
Он играет великолепно. Ни следа недовольства, злости, бешенства. Чистое удивление.
– Сорри, не заметил, – притворяется, что просто мимо проходил, а тут под ногами мы — жалкие людишки. Все превосходство Смолина надо мной осыпается грудой кирпичиков к его ногам.
Лизин отец подает моему судье руку, тот мотает головой, с сожалением сжав губы.
– Нельзя. Отвод дадут. Мы же отвод получить не хотим, правда?
Рука Смолина повисает вдоль туловища. Я наблюдаю за этим, тихо переживая дикую эйфорию.
Не могу сдержаться от того, чтобы не протранслировать Руслану взглядом «я же говорила». Делаю это, продолжая прижиматься к стенке.
– И помощницу мою не отвлекайте, пожалуйста. Руслан… По-батюшки как?
– Викторович.
Мой Слава даже не слушает. Отмахивается и смотрит на меня. Мне кажется, пересчитывает волоски. А я люблю его так, что… Умерла бы за него. Без сомнений.
– У нас перерыв Юлия Александровна. В кабинет за мной.
Кивает в сторону нашего кабинета. Разворачивается и идет туда первым.
Я, прежде чем посеменить за ним, быстро подхожу к Смолину и, смотря в лицо глазами подневольной овцы, шепчу:
– Я думаю, что не смогу завтра. Пишите мне.
Дальше – резкий разворот и за Славой.
Догнав его, получаю кивок-приказ. Послушно обхожу свой ледокол и чувствую себя… Сложно описать. На гребне и под его крылом. Самой любимой. Губы живут своей жизнью — то и дело подскакивая уголками вверх.
Миную свою приемную и сразу направляюсь прямиком в его кабинет.
Останаливаюсь уже у судейского стола. Развернувшись, упираюсь руками в дерево и с улыбкой слежу, как он заходит следом. Хлопает дверью громко. Небрежно сбрасывает мантию. Щелкает замком. Дальше – сжимает разжимает кулаки, проходя вдоль кабинета. На меня не смотрит.