Преданное сердце
Шрифт:
– Юрген сказал, что пойдет с нами, – сообщила Эрика. У меня было желание тут же повернуться и уйти. Интересно, почему она не захватила с собой еще и папашу? А заодно и полицейского – следить, чтобы я себя прилично вел.
– Послушайте, – сказал Юрген, кивнув в сторону ресторана. – Это прекрасное место, но идти туда вовсе не обязательно. Двинем-ка лучше на Курфюрстендамм, в "Берлинер Киндль-Брау".
Наглость, конечно, была потрясающая. Мне очень хотелось сказать им обоим что-нибудь резкое, но я только пожал плечами, и мы отправились на Курфюрстендамм.
За шницелем по-венски Юрген, выпив вторую кружку пива, повернулся ко мне и сказал:
– Не знаю, как вы, но я бы на вашем месте разозлился. Вы приглашаете девушку в ресторан, а она является на свидание со своим братом. Вообще-то, у немцев это не принято.
Я изобразил на лице улыбку, которая должна была продемонстрировать,
– Это была не моя идея, – продолжал Юрген, – и не Эрики. Отец попросил меня пойти с ней. Я пробовал было отговориться, но он твердо стоял на своем. Эрика еще ни разу не встречалась с американцами. У нас в семье считается, что девушки не должны ходить на свидания с американскими солдатами. Согласен, это старомодный взгляд, но мой отец его придерживается. Мы долго спорили насчет сегодняшнего вечера. Эрике хотелось пойти, отец был против, и мы сошлись на том, что я пойду с ней. Вот так и вышло, что я здесь.
Эрика почти все время молчала. Сперва я подумал, что она хочет казаться невозмутимой, но потом понял: ей смертельно стыдно. Юрген тоже чувствовал унизительность своего положения, и я уже был готов отпустить их обоих с миром, но поскольку Юрген был так откровенен со мной, решил ответить тем же.
– Ценю вашу искренность, – сказал я, – и очень хорошо понимаю ваши чувства. Порядочным девушкам не полагается встречаться с солдатами. Но, сказать по правде, мне надоело, что на меня смотрят свысока. Думаю, моя семья ничем не хуже вашей. Жаль, что все так вышло. Что ж, не буду больше смущать вас своим присутствием. Позвольте мне заплатить по счету и распрощаться.
– Прошу вас, подождите, – сказала Эрика.
– Вы меня неправильно поняли, – сказал Юрген. – Дело не в вас, а в сестре. Не знаю, как в Америке, а у нас репутация имеет большое значение. Немцы сторонятся девушек, которые встречались с американцами. Мне бы не хотелось, чтобы это случилось с Эрикой.
– А мне противна мысль, что свидание со мной оставит на девушке позорное клеймо.
– Но это возможно.
– Тем более мне надо уйти.
– Нет, вы не правы. Если бы Эрике этого не хотелось, нас бы здесь не было. Давайте попробуем договориться. Мы сделаем то, что от нас требуется. Отец обязательно захочет выяснить о вас как можно больше. Если мы не будем знать, что ему сказать, Эрика не сможет больше с вами встречаться. Если же расскажем все подробно, то вы сможете видеться, причем без меня.
– А вы всегда делаете то, что хочет ваш отец?
– Да, так лучше. Ему тяжело пришлось после войны. Дважды пытался покончить с собой. Мы не хотим, чтобы это случилось в третий раз.
Юрген заметил, что мы с ним выпили почти все свое пиво, и заказал еще по кружке.
– И что бы вы хотели выяснить? – спросил я.
– Кто вы, где учились, что собираетесь делать дальше – самое основное.
Я все им рассказал. Желая немного успокоить их насчет моего будущего, я соврал, будто сейчас как раз решаю, на кого пойти учиться – на юриста или на бизнесмена. Я показал им фотографии родителей, сестры и нашего дома на Эстес-авеню – и семья, и дом на этот раз были действительно моими. Юргену понравилось, что мой отец, как и дед, – юрист. Это, сказал он, произведет хорошее впечатление.
Чем больше Юрген с Эрикой узнавали обо мне, тем больше они смягчались, да и сам я тоже получал удовольствие, рассказывая о прошлом и о себе. Когда спросить больше было нечего, Юрген замолчал, уставившись в свою кружку.
– Знаете, – сказал он наконец, – двенадцать лет назад я оказался в том же положении, что вы сейчас, и, признаюсь, мне это не понравилось. Мы стояли в Югославии, в Аранделоваце, есть такое местечко под Белградом. Я служил тогда в части материально-технического обеспечения, и единственным нашим делом было нагружать и разгружать машины. Меня и еще двоих солдат поселили у одного школьного учителя, звали его Антош. В нашем распоряжении был весь дом, кроме двух комнат, где учитель ютился со своей семьей. Сначала хозяева с нами почти совсем не разговаривали, только отвечали, если их спрашивали, а дети их вообще молчали. Но потом, когда мы стали делиться с ними пайками, они немного отошли. У них была красавица-дочь Вера, и Вера эта обожала шоколад. Как-то я стащил с одного грузовика коробку с плитками шоколада, чем привел Веру в неописуемый восторг. Она растянула эти плитки на целый месяц. По вечерам мы с Верой встречались в саду или в подвале. Она раньше учила немецкий, а я знал чуть-чуть по-сербски, и мы беседовали часами.
Однажды Верин отец застукал нас, когда мы целовались. Он не сказал ни слова, только кашлянул и прошел мимо. На следующий день
Еще в самом начале рассказа Эрика взяла Юргена за руку, и теперь они сидели с глазами, полными слез.
– Расскажите что-нибудь веселое, – попросила меня Эрика, – чтобы было смешно.
Я рассказал об университетских розыгрышах, и это вызвало у них улыбку. Я рассказал про лагерь «Кэссиди», и они посмеялись. Потом Эрика с Юргеном начали рассказывать анекдоты. К концу вечера мы уже беседовали как старые друзья. Когда Юрген вышел в уборную, я спросил Эрику:
– Как, по-твоему, отнесется ко мне твой отец?
– Положительно.
– Ты уверена?
– Да.
– Хочешь, пойдем куда-нибудь завтра?
– Да.
– Попробую достать на что-нибудь билеты.
Когда я попросил счет, официант сказал, что Юрген уже заплатил. Мы вышли, и Эрика с Юргеном собрались было ехать на метро, но я втолкнул их в такси и дал шоферу деньги.
Билеты я достал в Шиллеровский театр на «Меру за меру». Я не удивился бы – и не был бы слишком расстроен, – если бы Эрика снова пришла с Юргеном, но на этот раз она была одна. В антракте мы прохаживались по фойе, и мужчины прямо-таки поедали Эрику глазами – даже те, которые вели под ручку весьма эффектных дам. Я был горд. После спектакля мы прошли пешком по Харденберг-штрассе до Штайнплатц и там заглянули в ночной ресторанчик, называвшийся «Volle Pulle», [57] где нас посадили за столик в глубине ниши. Бутылка мозельского уже подходила к концу, когда я заметил, что скатерть свисает очень низко, ниже колен. До этого все шло прекрасно: время от времени я заглядывал Эрике в глаза и мог поклясться, что она переполнена чувствами. Несколько раз она посылала мне воздушные поцелуи, как бы порываясь сказать, что если бы вокруг не было всех этих людей, нас ничто не могло бы удержать. Немного подождав, я положил руку ей на колено, и Эрика сжала ее в своей руке. Моя рука плавно скользнула ей под юбку и так же плавно двинулась вверх по ноге. Я думал, что Эрика вот-вот преградит ей путь, обратив все в шутку, но рука скользила все дальше – по чулку, по поясу, – пока, наконец, пальцы не ощутили кожу. Не в силах поверить в такую удачу, я внимательно следил, чтобы нас никто не застукал. Мои пальцы уже оттягивали резинку на трусах, и тут я взглянул на Эрику, ожидая увидеть на ее лице выражение самозабвенной страсти, но вместо этого увидел слезы в ее глазах.
57
«Полная бутыль» (нем.).
– И это все, что тебе нужно? – спросила Эрика. Я тут же убрал руку и положил ее на стол.
– Извини, – сказал я. – Я не думал, что тебе это будет неприятно.
– Почему ты так решил?
– Мы так хорошо провели вечер. Ты мне стала совсем родной.
– Да, вечер был чудесный, и я чувствую то же, что и ты, но пойми, нельзя же вот так сразу. Мы ведь еще и не поцеловались ни разу, а ты уже лезешь мне под юбку, да к тому же в ресторане. Я вовсе не ханжа, но мне не нравится заниматься такими вещами без любви, а полюбить я могу только тогда, когда узнаю человека близко. А теперь, если я нарушила твои расчеты, мы можем уйти.