Преданное сердце
Шрифт:
На ужин Симона принесла две бутылки токая.
– Мы сегодня ездили на конный завод, – сообщила она. – Обещали какое-то представление с лошадьми, а потом выяснилось, что у всех у них ящур. Так что день прошел скучновато.
– Посиди с нами, – позвала ее Эрика.
Эрика надела мою пижаму, я накинул на себя халат, и мы втроем сели пить вино.
– Мальманн в полном недоумении, – сообщила Симона. – Все время говорит, что Эрике надо вызвать врача, а я отвечаю, что никакого врача не требуется. "Но как же так? – спрашивал он. – Она ведь не выходит из каюты с самого Белграда. Просто необходимо, чтобы ее кто-то осмотрел". "Не волнуйтесь, – говорю я, – ее уже осмотрели". – И Симона расхохоталась.
Потом она рассказала, что происходит на пароходе,
Будапешт был последней остановкой перед Веной, и, когда мы отчаливали, Эрика сказала:
– Завтра все это кончится.
– Почему? – спросил я. – Неужели нам нельзя будет как-нибудь повидаться в Мюнхене?
– А охрана?
– Она что, действительно необходима? Тебе действительно кто-то угрожает?
– Не мне – Максу. Разве ты не читаешь газет?
– И кто же эти люди? "Красные бригады"? [102]
102
Террористическая организация крайне левой ориентации.
– Именно. В прошлом году они убили трех человек, у которых охрана была еще лучше, чем у нас.
– Да, знаю, Шлейера, – а еще кого?
– Первый был Зигфрид Бубак, главный федеральный прокурор. Он ехал на работу с шофером и с телохранителем, и по дороге их нагнали двое на мотоцикле и открыли огонь из автомата. Бубак был обвинителем на процессе Баадера-Майнхофа. Три месяца спустя убили Юргена Понто, председателя "Дрезднер банка". Убийц было пятеро – четверо женщин и один мужчина. Их провела в дом Понто дочь его приятеля. Вообще-то они собирались его похитить, но Понто стал сопротивляться, и тогда они его пристрелили. Потом люди из "Красных бригад" похитили Ханса Мартина Шлейера, президента "Союза предпринимателей" и "Германского промышленного союза". Они убили его шофера и трех охранников и потребовали, чтобы из тюрьмы были освобождены одиннадцать террористов, в том числе Андреас Баадер, Ян Карл Распе и Гудрун Энсслин – последние, кто остался из банды Баадера—Майнхофа. Чтобы оказать давление на правительство, четверо арабов угнали западногерманский пассажирский самолет. Немецкая служба безопасности освободила заложников в Могадишо. Сразу после этого случая Баадер, Распе и Энсслин покончили с собой в тюрьме. "Красные бригады", конечно же, решили, что это было не самоубийство, а убийство, и, чтобы отомстить, они пристрелили Шлейера и перерезали ему горло. Его труп нашли в брошенном автомобиле где-то во Франции.
– Чего добиваются эти "Красные бригады"?
– Ты ведь знаешь немцев: если за что возьмутся, то уж меры не знают. Много лет после войны только и было слышно, какая Америка замечательная и какие коммунисты плохие. Потом был Вьетнам, и выяснилось, что американцы ничуть не лучше остальных. Молодежь увлекалась Марксом. "Красные бригады" поносят западную меркантильность и считают, что американцы и западные немцы хуже русских. По-моему, они верят в свои идеалы не меньше, чем мы в свои. Некоторые говорят, что они просто хотят пощекотать себе нервы, но ведь для этого есть много других способов.
– А тебе с Максом они угрожали?
– Они вообще никому не угрожают. Но, похоже, они нами интересуются. Одна из наших служанок познакомились с каким-то типом, который водил ее по ресторанам, подробно о нас расспрашивал, а потом бросил ее и как в воду канул.
– Возможно, он просто хотел поддержать светскую беседу?
– Возможно.
– Или, может, это был обыкновенный квартирный вор?
– Тоже возможно.
Чем ближе была Вена, тем быстрее, казалось, работали двигатели на теплоходе и тем отчаяннее мне хотелось, чтобы в них вдруг что-нибудь сломалось. Когда мы летели из Вены в Румынию, у меня было такое чувство, что эта неделя никогда не кончится, и вот, пожалуйста, остались считанные часы.
– Значит, сделать ничего нельзя? – спросил я. – Значит, кроме как посреди Дуная я нигде не могу с тобой
– Я этого не говорила.
– Как же ты сбежишь от охраны?
– А ты этого хочешь?
– Больше всего на свете.
– Просто так, ненадолго?
– Навсегда.
– А ты можешь сбежать, если я сбегу?
– Да, чего бы это ни стоило.
– А твоя работа?
– Брошу работу. Для меня это даже будет вроде как избавлением.
– А семья?
– Без меня им, по-моему, будет куда лучше.
– Я хочу сообщить тебе одну вещь, о которой знают только Макс, я и врачи. По Максу этого не видно, но он очень болен. Начиная с прошлого Рождества, у него регулярно бывает высокая температура, он стал худеть. Сперва врачи не могли решить, в чем дело; потом выяснилось, что у него рак поджелудочной железы. Максу осталось жить полгода, может быть, даже меньше. Пока хватит сил, он хочет жить так, как будто ничего не случилось. Когда он дома, я не отхожу от него ни на минутку, когда он куда-нибудь едет, еду вместе с ним. В конце концов, Макс решительно заявил, что я должна уехать: из-за меня он испытывает чувство вины. Именно он заказал нам с Симоной эти билеты, и все было решено еще до того, как я узнала о твоем приезде. Теперь уж я останусь с ним до самого конца. Скоро Макс должен будет лечь в больницу в Мюнхене, и он хочет, чтобы я сняла себе квартиру где-нибудь рядом. Так вот обстоят дела. Я хочу быть с тобой, но я не могу сейчас бросить Макса. Если бы ты снял квартиру в том же доме, мы могли бы изредка видеться, пока Макс жив. А потом – потом все зависит от тебя.
– Ты выйдешь за меня замуж?
– Зачем ты спрашиваешь?
– А как мы будем встречаться в этом доме? Там ведь все равно будет охрана.
– Ты снимешь квартиру на имя Манни. Я буду говорить, что иду в гости к Симоне.
– А Манни не будет против?
– Манни любит Макса. И тебя тоже. Он сделает, как я его попрошу.
– Скажи, а у Манни действительно есть для меня работа или это все так, в порядке благотворительности?
– В делах Манни благотворительностью не занимается. Если он говорит, что есть, значит, есть. Вообще-то он уже давно ищет помощника. Представляешь, как трудно найти человека, который разбирается в делах, хорошо знает Америку и умеет говорить по-немецки и по-английски?
И все же я не мог успокоиться: а дети? А то, что после Макса жизнь со мной покажется нищенской? На все мои вопросы у Эрики были готовы ответы.
– Но как же насчет квартиры? – спросил я напоследок. – Что я должен сказать Манни?
– Я поговорю с Симоной, она поговорит с Манни, и он свяжется с тобой завтра в Мюнхене. Ты ведь, кажется, уезжаешь на следующий день?
– Да, я и так уже задержался. Страшно представить, что меня ждет в банке.
– Может быть, тебя уволят, и все решится само собой.
– Им давно надо было бы так поступить.
Утром, затащив к себе Симону, мы пили кофе и смотрели, как мимо проплывает Австрия. Наконец к полудню в иллюминаторе возникла Вена. Эрика с Симоной отправились улаживать отношения с Мальманнами, а я затаился в каюте и сидел так до тех пор, пока все пассажиры не сошли на берег. К тому времени, как я крадучись спустился по трапу, Эрика, Симона и телохранитель уже давно уехали.
Я, конечно, не надеялся на то, что мое возвращение вызовет у домашних бурную радость, и действительно, Сара Луиза с девочками встретили меня так, будто к ним явился родственник, позорящий всю семью: мот и развратник или, может, вконец отбившийся от рук юнец, очередной раз выгнанный из колледжа. Девочки, поздоровавшись, тут же отправились куда-то по своим делам, а Сара Луиза ради приличия сказала несколько фраз, суть которых сводилась к тому, что она все это время умирала от скуки и что у нее кончаются деньги. Чтобы предотвратить какие-либо проявления страсти с моей стороны, она с нарочитой тщательностью выпила на ночь три таблетки аспирина, сообщив при этом, что у нее безумно болит голова. Наутро, на тот случай, если страсть во мне еще тлела, она встала пораньше и, когда я проснулся, уже слонялась по нижним комнатам. То, что я был в халате, а не в костюме, ее удивило.