Преданное сердце

Портер Дик

– Я боялась, что оно может возникнуть. Но оно не возникло.

– А вообще ты часто чувствуешь себя виноватой?

– Иногда: в том, что уделяю мало времени Максу, что неправильно воспитываю детей. Словом, не то, что ты имеешь в виду.

– Как ты познакомилась с Максом?

– Разве Манни тебе не рассказывал?

– Рассказывал, но не все.

– Ты ведь знаешь про Юргена?

– Знаю только, что он погиб.

Эрика молча смотрела на проплывающую мимо баржу.

– Это случилось зимой пятьдесят восьмого, – заговорила она наконец. – Юрген тогда в первый раз купил себе машину, подержанный «фольксваген», и собирался поехать в Китцбюхель покататься на лыжах: последний раз он отдыхал еще до войны. У меня тоже должен был быть отпуск, и он позвал меня с собой, а заодно пригласил и одну мою подругу, с которой пару раз встречался. Всю дорогу от Берлина до Китцбюхеля мы пели и смеялись. Я думала, нам предстоят две недели сплошного веселья. Но вот мы приехали, легли спать, и посреди ночи ко мне в дверь постучался Юрген. Он и моя подруга поселились в одной комнате, и она прямо с порога заявила Юргену, чтобы он не смел к ней прикасаться. Сперва он решил, что она шутит, но не тут-то было: не смей прикасаться, и точка.

У них произошел крупный разговор, после чего она собрала свои вещи и ушла, хлопнув дверью. Едва успела на последний мюнхенский поезд. Юрген спросил меня, не хочу ли и я уехать, и я ответила, что, конечно же, нет: я приехала для того, чтобы хорошо провести время. Мы с Юргеном и вправду замечательно провели целую неделю: днем катались на лыжах, а вечерами ходили по всяким ночным забегаловкам. Я думала, что нас воспринимают, как брата с сестрой, но однажды в баре гостиницы "Золотой гриф" я вдруг услышала, как Юрген беседовал с каким-то незнакомым человеком, и тот упорно говорил "ваша жена". Я не понимала, почему Юрген не возразил, что я ему не жена. "Может, он пытается защитить меня?" – подумала я. Но я не нуждалась в защите, к тому же собеседник Юргена показался мне симпатичным. Должно быть, я выпила слишком много вина, потому что, сама того не желая, внезапно воскликнула: "Да что вы его слушаете – нет у него никакой жены! Я – его сестра". Поняв, в чем дело, человек расхохотался, а Юрген залился краской. Так я познакомилась с Максом. Потом Макс спросил, хорошо ли мы знаем Китцбюхель, добавив, что будет рад показать нам разные места, и мы договорились встретиться на следующий же день. Но назавтра мне расхотелось с ним встречаться: что хорошего можно ждать от человека, с которым случайно знакомишься в баре и который, ко всему прочему, выражается такими фразами, как "Буду рад показать вам всякие места"? Юргену пришлось меня уговаривать; он сказал, что если уж станет совсем невтерпеж, он придумает, как нам выкрутиться. Но Макс был исключительно мил; оказалось, он хочет показать нам местные церкви: Катариненкирхе, Пфарркирхе, Либфрауенкирхе. Макс рассказал нам так много интересного, что я в них прямо-таки влюбилась. Весь день мы осматривали архитектурные памятники, а потом Макс пригласил нас поужинать. После ужина, когда я уже начала гадать, а что же будет дальше, он вдруг сказал: "В моем возрасте непозволительно навязывать свое общество молодым людям. Я и так вам, наверное, успел надоесть за день, поэтому разрешите откланяться. Спасибо за чудесную компанию". С этими словами он попрощался с нами за руку и, прежде чем мы успели его остановить, исчез. Куда он пошел – на другое свидание? Или попросту от нас устал? Я долго не могла уснуть – так меня мучил этот вопрос. Я позвонила ему посреди ночи. "Извините меня за этот дикий звонок, – сказала я, – но, пожалуйста, ответьте: это мы вас так утомили или вам нужно было с кем-то встретиться?" "Ни то, ни другое, – ответил он. – Я сказал чистую правду". "А если я вас спрошу еще об одной вещи – вы скажете правду?" «Да», – ответил он. "Хотите встретиться со мной прямо сейчас?" – спросила я. "Где мне вас ждать?" – спросил он. Потом мы пили вино, бродили среди сугробов и в конце концов очутились у него в номере, в "Золотом грифе". Когда наутро Юрген обо всем этом узнал, он произнес с улыбкой: "В моем возрасте непозволительно навязывать свое общество кому бы то ни было. Я и так вам, наверное, успел надоесть за неделю, поэтому разрешите откланяться". И, собрав свои вещи, сел в машину и двинул через Альпы в Венецию. Он сказал, что хочет повидать кого-то из тех, с кем встречался во время войны, но чем он занимался в течение нескольких следующих дней – этого я точно не знаю. Потом он позвонил из Триеста, сообщил, что в Венеции что-то там не вышло и что теперь он едет в Берлин через Вену. Мы еще раньше договорились, что я сама вернусь домой на поезде. Вечером накануне отъезда я получила телеграмму от папы. В ней говорилось, что машина Юргена сорвалась с горной дороги в Югославии и что Юрген погиб. Но случилось это не на пути в Вену, не в северной Югославии, а к югу от Белграда, в нескольких километрах от Аранделоваца, где Юрген служил во время войны. Думаю, он хотел посмотреть на могилу своей возлюбленной или, может, поговорить с ее родными. Кто знает? Одно ясно, было что-то, что не давало ему покоя с самой войны. И тут Макс нам очень помог. Хотя его ждали дела в банке, он не только заказал папе билет до Белграда, но и сам вылетел со мной. Папа и я были страшно потрясены происшедшим, мы не знали, что надо делать, и все переговоры с полицией взял на себя Макс. Потом он спросил, где мы хотели бы похоронить Юргена, но и этого мы не знали: у нас не было места на кладбище. Тогда Макс позвал меня немного пройтись и во время прогулки поинтересовался, что нас с папой держит в Берлине. Работа и квартира, ответила я. Он спросил, не соглашусь ли я бросить и то и другое. Я спросила, с какой целью, и он ответил, что хочет предложить мне переехать в Мюнхен и стать его женой, и добавил, что у папы там будет своя квартира. "Мы должны решить это прямо сейчас?" – спросила я, и Макс сказал: "Если вы захотите вернуться домой, я смогу устроить место на кладбище в Берлине; если же согласитесь переехать ко мне в Мюнхен, мы похороним Юргена на нашем семейном участке". Я поговорила с папой, и буквально через несколько минут мы с Максом уже были помолвлены. Странно, правда?

– Как твоему папе понравилось в Мюнхене?

– Очень понравилось. Это было для него неожиданностью: он не питал большой симпатии к баварцам. Но Макс сразу же нашел ему дело: работать по линии церкви с беженцами из Восточной Германии – в то время им еще не было видно конца. И хотя к церкви у папы отношение было довольно прохладное, трудился он там лучше всех. Однако после того, как в августе шестьдесят первого была сооружена Берлинская стена, поток беженцев прекратился, и папа как-то сразу пал духом. Однажды он позвал нас с Максом в гости. Ужин был весьма скромный – папа никогда не отличался умением готовить, – зато было хорошее вино, и за разговорами мы засиделись допоздна. На прощание папа нас обнял, чего раньше никогда не делал. Наутро его нашли мертвым.

Он вымыл посуду, разделся, аккуратно повесил свои вещи, лег в постель, заснул и не проснулся. Наверно, он знал, что в тот вечер прощается с нами навсегда. Как бы то ни было, в Мюнхене он стал другим человеком – совсем не таким, каким ты его видел в Берлине. Я не хочу сказать, что он изменил своим идеям: просто у него не было времени на то, чтобы предаваться всяким размышлениям. Мы похоронили его рядом с Юргеном. Папа с Максом успели так близко подружиться, что Макс, по-моему, переживал эту потерю еще сильнее, чем я.

На берегу ярко пылал костер, и мы с Эрикой стояли и молча смотрели, как он проплывает мимо. Кому пришло в голову разводить костер среди ночи? И что это за темные тени копошатся вокруг него? И только когда костер превратился в маленькую светящуюся точку, Эрика снова заговорила:

– Я сказала, что не чувствую себя виноватой. Это неправда. Час назад, возможно, так и было, а сейчас – нет.

После того что она рассказала про себя и про Макса, это, в общем-то, было неудивительно.

– Наверно, уже пора спать, – тихо проговорила она. Мы дошли до ее каюты, поцеловали друг друга на ночь, и я отправился прочь, пытаясь определить, не был ли рассказ Эрики ее прощальным словом. Стоило ли вообще затевать это путешествие? Может, она наконец увидела, что я Максу в подметки не гожусь? Это бы я прекрасно понял: терпеть неудачи вошло у меня в привычку. Я не понимал другого: как нам удастся прожить вместе еще целую неделю, если Эрика уже сейчас жалеет, что поехала?

К счастью, назавтра выдался хлопотливый день. Утром мы пришвартовались в Джурджу, откуда на автобусе поехали на экскурсию в Бухарест. Там мы осмотрели Парк свободы, патриаршую церковь и патриарший дворец, после обеда посетили дом отдыха писателей и винный ресторан на свежем воздухе, где столики были встроены прямо в деревья, а вечером смотрели на открытой эстраде выступление ансамбля народных танцев. На теплоход мы вернулись только к ночи, вконец измотанные. В баре Эрика с Симоной с трудом боролись с зевотой, и я тоже чувствовал себя не намного бодрее. Выпив по одному бокалу, мы разошлись спать.

На следующий день с утра до вечера светило солнце, и пассажиры высыпали на палубу в купальных костюмах. Не успели мы с Эрикой и Симоной устроиться в последних оставшихся свободными шезлонгах, как вдруг рядом кто-то воскликнул: "Фрау фон Вальденфельс!" Мы обернулись: пожилая, тщедушная супружеская пара глядела на нас во все глаза. Не может быть – фрау фон Вальденфельс, и вдруг здесь, в такой дали от дома! Я думал, Эрика побледнеет от страха, что ее засекли, но она держалась с удивительным апломбом и тут же познакомила нас друг с другом. Мужчина был представлен как Альбрехт Мальманн, банкир из Гамбурга, женщина – как его жена, а я – как Ховард Досон из Нью-Йорка.

– Позвольте поинтересоваться, чем вы занимаетесь? – спросил меня Мальманн.

– Импортом и экспортом, – ответил я.

– Понятно, понятно. И какие же товары вы импортируете и экспортируете?

– Самые разные.

– Понятно, понятно.

– Мы познакомились вчера, когда ездили в Бухарест, – сказала Эрика. – Как это мы вас не заметили?

– Жена неважно себя чувствовала, – ответил Мальманн. – Кроме того, мы уже неоднократно бывали в Бухаресте. А как здоровье вашего мужа? Только месяц назад я видел его в Кёльне.

Завязалась оживленная беседа о том, кто как поживает, а потом пошли разные сплетни из банкирской жизни: про суд над Людвигом Пулленом в Дюссельдорфе, про то, какие сумасшедшие деньги загребают банки, дающие жилищные ссуды, про беды гамбургского банка «Харди-Сломан». Когда пришло время обедать, Мальманны настояли, чтобы Эрика с Симоной пересели за их стол.

– Не желаете ли и вы к нам присоединиться, мистер Досон? – спросил Мальманн.

Я уже было открыл рот, чтобы согласиться, но быстро сообразил, к чему это приведет: придется все время сидеть с ними за одним столом, вести разговоры о делах, обмениваться визитными карточками, фотографироваться – и рано или поздно вся правда всплывет наружу.

– Очень жаль, – сказал я, – но у меня уже намечены кое-какие дела.

Когда мы спускались вниз переодеться, Эрика легонько толкнула меня в бок, чтобы я отошел в сторону.

– Как нескладно все получилось, – сказала она. – Я и понятия не имела, что они окажутся здесь. Если я к ним не пересяду, могут возникнуть неприятности. Он – один из директоров Союза свободных хозяев.

– Как это ты додумалась окрестить меня Ховардом Досоном?

– Знала одного Ховарда Досона, а потом инициалы совпадают. Я подумала: а вдруг у тебя где-нибудь на рубашке вышиты инициалы.

– Желаю приятного аппетита.

– Прости, пожалуйста.

После обеда, как я предполагал, ничего не изменилось: Мальманны продолжали держать Эрику в своих цепких объятиях. Чувствовалось, что это всерьез и надолго. Сидя на палубе, я видел, как они бесперебойно что-то щебечут, а Эрика покорно их слушает. Симона, поймав мой взгляд, в ответ только пожала плечами. Должны эти Мальманны когда-нибудь выдохнуться, думал я, но за ужином стало ясно, что они только приступают к делу: вино вдохнуло в Мальманна новую жизнь. Рассказывая, он по-отечески обнимал Эрику за плечи и время от времени спрашивал Симону, не слишком ли быстро он говорит. Роль госпожи Мальманн, судя по всему, состояла в том, чтобы оглушительно хохотать. По долетевшим до меня словам – "старина Шмидт", "старина Коль", "старина Штраус" – я понял, что Мальманн хочет оповестить всех без исключения, какая он важная персона. И если два дня назад я только опасался, что дела могут пойти вкривь и вкось, то теперь я был в этом убежден: Мальманн так и будет выхваляться до самой Вены, и никто не в силах заткнуть ему рот.

Я отправился в бар в надежде, что Эрика, избавившись от Мальманна, будет искать меня именно там. Только я присел, как в бар ввалился Мальманн, ведя перед собой жену и Эрику; Симона замыкала шествие. "Шампанского! – выкрикнул он и, обратившись к Эрике, пояснил: Лучшее лекарство от головной боли – это шампанское". Должно быть, Эрика сказала, что ей нездоровится. Она что-то тихо ответила, но Мальманн возразил: "Поспать можно и утром, а вечернее время – для друзей". Поняв, что сопротивление бесполезно, Эрика сложила оружие, а Симона опять взглянула в мою сторону и пожала плечами. Я сидел и размышлял, не пойти ли на палубу прогуляться, как вдруг ко мне обратился мужчина за соседним столиком: