Предать нельзя Любить
Шрифт:
А ещё прямо перед Новым годом я начинаю болеть. Видимо, организм не выдерживает стресс, закутанный в осеннее пальто и обутый в сапоги из тонкой кожи. Сперва начинается жуткий кашель, который я гашу таблетками, выданными Еленой Степановной. А спустя пару дней поднимается температура. Сразу высокая и такая, что без жаропонижающего с постели встать просто невозможно.
Наверное, работать в этом случае глупо, но я пару раз распевшись дома, отваживаюсь.
Отказываться от хорошего заработка в горячее время – глупо и недальновидно.
***
Поправив
Пытаюсь унять внутреннюю дрожь, вызванную то ли высокой температурой, то ли смутным беспокойством, неожиданно возникшим в груди.
Каблуки жмут, ладонь, обхватывающая микрофон, становится влажной. Может, не стоило сегодня работать?!
Как бы вконец не охрипнуть.
Несколько раз пропускаю вступление, затем всё же начинаю петь. Сама себя не слышу, но на лицах людей, сидящих за столиками возле сцены, нет удивления или насмешек. Хотя чего они в караоке ещё не слышали?
Следующая композиция медленная, поэтому Стёпа выключает яркий свет и я в одну секунду сталкиваюсь с леденящими, сверкающими в полумраке глазами.
Это он. Пришёл. С ней, чёрт возьми.
Столик в центре зала. Оба светлые, в красивой, дорогой одежде и с кислыми минами на лицах. Просто идеально друг другу подходят.
Интересно, Арс знал, что я здесь? Ещё раз намеренно зацепляюсь с ним взглядами. Давлю истерический смех.
Долинский в бирюзовой рубашке под светлым пиджаком.
Мгновенная вспышка и пустота. Боль адская.
Он знал.
Специально здесь оказался, чтобы добить и уничтожить. Поиздеваться.
Не помню, как заканчиваю на сцене и не чувствуя ног, бегу в подсобку. Сейчас я ему докажу, что тоже умею драться!
Внутри всё кипит от его наглости.
Господин мудак!
И вида не покажу, что меня как-то беспокоит твоё присутствие. Словно бесстрашная амазонка отправляюсь обратно в зал. До такой степени кураж вспенивает кровь, что позволяю себе лёгкий флирт со Стёпой, который ошарашенно пялится в низкий вырез на моей груди.
Обычно я отказываюсь от приглашений составить компанию гостям, но неукротимое отчаяние несёт меня всё дальше. Дерзко улыбаюсь и знакомлюсь с приятным молодым человеком, представившимся Ильёй. Выслушиваю море комплиментов, отпиваю предложенное шампанское и демонстративно диктую номер телефона.
А потом голову кружит и внутри всё взрывается. Наверное, это происходит в тот момент, когда жаропонижающее перестаёт действовать. На танцполе тесно, но я со своим новым воздыхателем, танцую под тягуче медленную композицию. В предельной близости от ненавистной парочки.
Илья рассказывает мне на ухо что-то из своей жизни, а я пытаюсь улавливать реальность слепящими вспышками и непременно кивать, растягивая улыбку.
Пару раз ловлю на себе арктический светло-синий взгляд и отмахиваюсь от него,
– Развлекаешься, малыш? – спрашивает Арсений, скрипя зубами, когда я шатающейся походкой направляюсь в одну из уборных.
Оглядываюсь на него с напускным равнодушием и продолжаю шагать по коридору. Спину словно газовой горелкой подогревают, но, вполне возможно, это от зашкаливающей температуры, которая стремится побить все предновогодние рекорды.
Я хочу домой.
Под тёплое пуховое одеяло.
А наутро просто мечтаю никогда не вспоминать Арсения Долинского.
Дедушка Мороз, будь так добр, подари мне амнезию. Я почти весь год была славной девочкой.
– Стой, – слышу строгий голос, стреляющий в голову.
– Пошёл ты, – шиплю под нос.
Пусть идёт и указывает своей перогидрольной. Если он думает, что я с ним буду дальше контактировать как ни в чём не бывало… В общем, пусть засунет своё раздутое самомнение куда подальше.
Практически затворяю дверь, когда Долинский протискивается следом за мной.
Отталкиваю широкие плечи, но он не сдвигается ни на шаг. Бесцеременно переставляет меня и сдвигает щеколду.
— Здесь занято. Выйдите.
— Специально изводишь меня этими танцами? — спрашивает, опасно подступая.
Его так много для тесного помещения. Я сильная, но не настолько ведь.
Пялюсь на него как на пустое место и резко отворачиваюсь к зеркалу, пытаясь в него не смотреться. Включаю холодную воду и смачиваю трясущиеся руки.
Брр.
По телу словно разряд проносится. Мурашки, смешанные с лихорадкой и отвращением.
– Что молчишь?
Оборачиваюсь.
– Вы ещё здесь? – скучающе осматриваю воротник бирюзовой рубашки, граничащий с загорелой кожей.
Его отпуск с ней – моя кровоточащая, незаживающая рана.
– Вы? – Долинский глухо смеётся, потирая щёку.
– Что здесь смешного?! – зловеще спрашиваю.
– Удивительная вещь, Плевако, – Арс приближается. – Это ведь именно ты шпионила за мной, испортила репутацию, вертела своим хвостом, будучи в отношениях с якобы братцем.
Арсений часто дышит, ужасно злится. Больно хватает меня за руку и вминает в тумбу своим телом, отчего мурашки превращаются в судорогу. Словно в глухую стену на скорости влетаю.
— Всё это делала ты. Но ведёшь себя так, будто я виноват, блядь. Провоцируешь, на мужиков вешаешься.
– В чём проблема? Какая тебе разница? – смело смотрю в его глаза.
Вокруг будто бы тучи сгущаются, напряжение сумасшедшее. Даже лампочка на потолке моргает.
– Я думал ты другая, – усмехается он. – Чистая, светлая… Малыш... – ведёт кончиком носа по моей щеке, а я судорожно всхлипываю. Как клякса размазываюсь в жёстком захвате. – А ты... обычная шлюха.