Предатель. После развода
Шрифт:
— Это в стиле Ани.
— А ты бы хотел, чтобы она извинилась перед Дианой? — с вызовом спрашиваю я.
Герман не торопится отвечать. Лишь едва прищуривается, а я на вдохе улавливаю его новый парфюм. Через древесно-мускусные нотки пробивается цедра апельсина.
Надо обрывать наш зрительный контакт и ретироваться, потому что между мной и Германом явно растет напряжение.
Его зрачки расширяются.
Сглатывает, и кадык медленно перекатывается под кожей.
— Ты поменял парфюм…
Господи!
Зачем
Я готова отрезать себе язык.
Чувствую, как мои щеки заливает румянец злости и смущения. Блин! Блин! Блин!
На меня обрушивается дикая паника, и внутри я верещу в ужасе. Все! Больше никаких разговоров с Германом! К черту его!
— Да, поменял, — отвечает он, и у меня бегут по коже мурашки от его низкой хрипотцы шепота.
Почему сейчас по мне от макушки до пят бегут мурашки, а четыре года назад они и не думали даже по плечам проползти от улыбки мужа?
— Ясно, — сдавленно отвечаю я. — Думала, что показалось.
Что я несу?!
У меня, наверное, уже кожа под волосами покраснела. Отступаю под цепким внимательным взглядом Германа:
— Поменял и ладно. Можно хоть каждый день менять.
Заткнись, Анфиса, заткнись!
Но разве я могу сейчас заткнуться? Я же хочу ситуацию исправить, но, конечно же, делаю только хуже.
— Немножко апельсинчиком пахнет, — издаю нервный смешок. — Это же апельсинчик?
Рывок в мою сторону, стискивает до боли запястье и вжимает в стену. Герман целует меня на выдохе.
Нет.
Он вжирается в меня губами, зубами и языком, будто хочет съесть мое лицо.
Волна слабости прокатывается по ногам и рукам. Его язык ныряет глубже, и я позволяю ему это сделать. На несколько секунд я принимаю его, и даже отвечаю взаимностью, но затем мы оба, я и Герман, синхронно и резко отстраняемся друг от друга.
Из-за приоткрытой двери на нас с открытым ртом смотрит сонная Афинка и медленно моргает.
Сердце почти проламывает грудину. Я прижимаю к влажным от слюны Германа губам ладонь.
— Вы целовались, — удивленно распахивает глаза. — Целовались. Я видела.
— Тебе приснилось, — испуганно шепчу я. — Золотко, — делаю шаг к Афинке, — тебе сейчас просто снится сон.
Глава 35. Целуй папу много раз
— Иди сюда, — подхватываю Афинку на руки. — Т-ссс… Тише, баюшки-баю…
Губы горят будто обожженные. Щеки печет густой румянец. Сердце хочет пробить грудную клетку, в висках пульсирует.
Дышать тяжело.
На затылке чувствую взгляд Германа.
Господи, что я творю?
Слабые руки едва удерживают Афинку, которая шепчет:
— Вы целовались.
И зевает:
— И меня поцелуйте.
Торопливо чмокаю ее в спутанную макушку. Не могу
— А папа меня поцелует? Папа.
Тянет руки, а спешно прячусь в спальне Германа. Ногой захлопываю дверь, приваливаюсь к ней спиной и прижимаю к себе Афинку, которая начинает капризно хныкать:
— Пусть и папа поцелует…
Сейчас устроит истерику, что плохая мама не дает папе ее поцеловать. Паника нарастает, и я уже подумываю выпрыгнуть в окно вместе с Афинкой.
Плохая идея. Этаж же не первый.
Руки слабеют. Афинка всхлипывает:
— Папа…
— Ты спишь, — шепотом растягиваю я лживую мантру. — Тебе все это снится…
Герман не подает голоса и не врывается с разборками в спальню. Тоже шокирован? Тоже не ожидал?
Почему я его не оттолкнула?
Почему не укусила?
— Поцелуй меня тогда еще, — обиженно сонно бубнит Афинка, — за папу.
Целую ее висок и лобик, а потом укладываю на белые простыни и сама ложусь рядом. За диким смущением и стыдом пробегает мысль, что Герман выбрал для кровати хороший матрас. Да и сама кровать крепкая, учитывая, что ни разу не скрипнула, пока Герман тискал дочку.
Крепкая кровать.
Краснею еще гуще.
Да что это за мысли такие ко мне лезут в голову?
— Тебе все это приснилось, — накрываю Афинку легким пледом и обнимаю. — Все это неправда.
— Но я ведь не сплю, — тихо и разочарованно вздыхает Афинка. Неуклюже разворачивается ко мне и кладет ладошку мне на щеку. Молчит несколько секунд и безапелляционно заявляет. — Я знаю, когда я не сплю.
Надо срочно ее усыпить.
— Я чуть-чуть поспала и проснулась. Вот.
Моргает и опять вздыхает. Поглаживает мою щеку:
— Красивая мама.
— Засыпай.
— Вы целовались, — с тихим упрямством повторяет Анфиса. — Я видела. И раньше вы не целовались.
Я готова плакать.
С чего это я вдруг решила, что смогу обмануть Афинку? У нас в семье не было легковерных дурочек и дурачков, которых можно с улыбочкой убедить в том, что ей приснилось, как мама и папа целовались.
— Не целовались, — Афинка опять тяжело вздыхает. — Вы меня целовали, Борьку целовали. Обнимали и целовали, но ты папу не целовала. И папа тебя.
Хмурится.
Герман, наверное, смог найти, что ответить Афинке и запудрить ей мозги, но не я. Я слишком истеричка для этого.
Я, кажется, сейчас могу забыть, как дышать.
— Почему?
— Что почему? — переспрашиваю я.
— Почему папа тебя не целовал, а ты папу?
— Потому что я и папа… Афина, милая, потому что мама и папа не живут вместе, — тихо поясняю я, и сама от своих слов же готова плакать. — Мы мама и папа, но не муж и жена. Понимаешь?