Предатель. В горе и радости
Шрифт:
Глава 12. Что за подруга?
Вера, может, и была отличницей в школе, но по жизни она двоечница. Я сама-то в жизни не очень умная баба, но сейчас прекрасно осознаю, что она совершила ошибку.
Она должна была смиренно ждать Гордея, а она пошла в атаку. Да еще в такой момент, когда ее “школьная любовь” потерял отца.
— Теперь и ты ковырнула ему мозги, — щурюсь на Веру.
— Если он тебе рассказал о нас… то…
— То что? — вскидываю бровь. — Он потащит
— Значит, что он устал скрывать нашу связь.
— Ты меня извини, — закидываю ногу на ногу. — Два месяца маловато, чтобы устать скрывать связь. Или ты хочешь сказать, что он все эти годы любил тебя?
При моем появлении в библиотеке с гневными словами, что она должна уйти, и при раздраженном ответе Гордея, который попросил меня оставить их и закрыть дверь, она сделала неверный вывод.
Нет, она этот вывод сделала раньше. Гордей мог ей сказать, что я знаю о его интрижке, но не вдаваться в подробности. Он любит недоговаривать многие детали, если их не уточнять. И эта лохудра подумала, что он сам вскрыл карты передо мной и хочет быть с ней?
— Как быстро ты меня списала со счетов, — приглаживаю волосы и поправляю перчатки. — Меня, наших детей…
У любовниц часто сомнительные ожидания при своем появлении в жизни обманутой жены.
Они почему-то считают, что если они показали свое мурло, то жена должна в слезах и соплях сразу отойти в сторону. Нет. Даже не отойти, а сбежать с голой жопой, потому что мы же гордые и мы возьмем и безоговорочно уступим место новой бабе.
С какого ляда, спрашивается?
Наверное, в картине мира Верочки я сейчас побегу хватать детей, чтобы скрыться в истерике с похорон.
Хотя нет. Я должна уйти тихо, поджав губы и сдерживая в себе слезы, а после в своей женской гордости я не позволю детям общаться с папочкой и настрою против него. Очень удобно. Дети из-за матери-суки не будут мешаться под ее ногами, и не она в этом виновата.
Идеальный вариант для любой потаскухи, которая полезла на женатого мужика и решившая, что теперь она его судьба.
Можно еще отказаться от алиментов, от дележки имущества. Жены ведь гордые, и рвут с мужьями-кобелями все связи. Нас обидели, нас запачкали, поэтому нам ничего не надо.
Мой момент для неуемной гордыни упущен. Я приняла решение по-человечески проводить в последний путь свекра, минимизировать трагедию для детей и родственников.
И Вера сейчас лишняя с ее ожиданиями, новостями, глупыми выводами и нетерпеливостью.
Лишняя для меня и моих детей. Они имеют право прожить горе без скандала на поминках и без истерики мамы, которая ударит по голове новостью о беременной любовнице отца.
Этот разговор будет позже. Тогда, когда я сама все осознаю и приду к спокойной отстраненности от ревности, обиды и злости.
— Не он мне все рассказал, — разминаю пальцы в узких перчатках. — Нет, Вера. Он не раскрывал мне вашу
Жду ответа, но Вера лишь немного щурится. Вот теперь она чует своей округлой упругой жопой, что зря рискнула, и раздумывает, наверное, над тем, а есть ли шанс вновь вернуться в образ милой и понимающей красотки, в чьих сиськах можно спрятаться от мегеры-жены.
— Нет, Вер, все было немного иначе. Мне сдала вас подруга, а потом я его допекла расспросами, и он мне сказал, что это ты. Чтобы я от него отстала. Поторопилась ты.
И вновь смеюсь:
— Женщина, к которой он убегал от надоевшей жены, решила права покачать? Он не это в тебе искал, — прохожу к столику и падаю в кресло. Откидываюсь назад. — Еще животик погладила. Господи… — потираю левую бровь пальцами. — Можешь пойти дальше. Давай, подкати к его маме, к нашим детям. Контрольный в голову, так сказать.
— И где нас видела твоя подруга? — Вера оглядывается. — И когда?
— А какое это имеет значение?
Глава 13. Выпьешь за это?
В дверь стучат, и Юра неуклюже роется в кармане в поисках ключа. Я уже плыву на волнах алкогольных паров и едва попадаю в рот фильтром сигареты.
— Пароль, — Юра вытряхивает из кармана ключи на пол и с покряхтыванием наклоняется к ним.
— Юр, я так и знал, что это ты, — раздается недовольный голос Петра, моего тестя.
— Пароль принят, — Юра подхватывает ключи, открывает дверь и рывком затаскивает Петра в кабинет. — Петруха…
Торопливо закрывает дверь и приваливается к ней с пьяной улыбкой.
— Серьезно? — Петр в негодовании смотрит на него.
— А чо?
Петр приглаживает волосы, отходит к столу и смотрит в окно, сердито прищурившись на воробья по ту сторону:
— Юр… Я же тебя просил не страдать хуйней.
Выдыхаю дым и закрываю глаза, откинувшись назад.
— Чо ты как в первый раз кого-то хоронишь, — Юра хмыкает. — Ты уж извини, ты уже старый и это нормально, когда все кругом дохнут, как мухи.
— Он мой друг! — Петр оглядывается. — Тебе, возможно, непонятна эта концепция, но…
— Ты мне тут не бузи…
— Тебе все смехуечки, да?
— А слезки помогут друга-то вернуть, Петруха? — Юра вскидывает бровь и опять прячет ключи в карман брюк.
— Где твое уважение?
Юра плывет к столу, открывает бутылку виски, наливает в бокал на два пальца и протягивает его Петру:
— За уважение, и сразу предупрежу, если вздумаешь кулаки чесать, то давай не о мой нос. У меня много других интересных мест.
Петр выхватывает бокал с виски и опрокидывает его в себя, а после утыкается в локтевой сгиб. Зажмуривается, а Юра падает в кресло с бутылкой виски, которую прижимает к груди.