Предатель. В горе и радости
Шрифт:
— Так ты полез на Веру, что недотягивал до папули? — меня опять накрывает дрожь.
— Возможно, — взгляда не отводит.
— Так ты мужик или подросток в бунте?
Я должна заткнуться. Я говорю гадости, за которыми скрываю страх и отчаяние.
— Я для тебя, для матери, для всех других был лишь сыном своего отца, Ляля, — он вздыхает. — Его продолжением, которое должно, в конечном итоге, стать его копией. Так что, подросток в бунте слишком громко для меня. И знаешь, мужиком для тебя был мой отец, у которого мне стоило многому поучиться.
—
— Что ты сразу полезла в кусты, Ляля? — скалится в улыбке. — И ведь будь ты в него влюблена, то это было бы куда понятнее и проще, чем то, что ты видела в нем идеального мужа, отца, деда и человека. Если бы ты в него влюбилась, то честной давалкой ушла бы от меня, а так годами вы все чуть не молились на него, и мне и слова против не сказать. Я не подросток, Ляль, нет, — наклоняется ближе и шепчет. — Я чувствовал себя в семье идиотом. Я не знаю, как вести бизнес, я не знаю, как ухаживать и радовать жену, я не знаю, как воспитывать детей, я не знаю, как общаться с матерью, я не знаю, как правильно шнуровать туфли. Меня надо учить, мне надо советовать, подсказывать. Я же идиот, да?
Молчу, потому что я не могу опровергнуть того, что не было советов. Они были, но такие, против которых не возмутишься, ведь будешь выглядеть реально идиотом. И со многими советами я, пусть мысленно, но соглашалась.
— И раз я такой идиот, — Гордей распрямляется и повышает голос до вибрирующих ненавистью ноток, — то можно отыметь мою жену! И ведь, правда, идиот! Правда! И теперь я опять идиот даже после его смерти! Потому что нихуя с ним больше, блять, не сделаешь! И как ты думаешь, — смотрит на меня взглядом безумца, который может сам себе вскрыть глотку, — а не провернул ли он такой фокус со Львом и Яной, а?! — переходит на рев, от которого дрожит воздух. — Может, они мои младшие брат и сестра?!
Глава 28. Нахихикалась
— Они твои дети, — у меня кружится голова.
Накрываю лицо ладонями и замолкаю.
Я не знаю, что делать дальше. Да и если честно, я будто отключаюсь от реальности, в которой я ничего не контролирую и ничего не решаю.
Все, во что я верила, оказалось лишь радужной пленкой на черной вонючей жиже.
Я любовалась разводами, а под ними булькало дерьмо.
И любовалась не только я.
Мои родители, свекровь, родственники, друзья и знакомые.
Я должна признаться в том, что если бы Гордей в открытую пошел против отца с претензиями, что он слишком настырно лезет в нашу семью, то я бы его не поняла.
Не поняла бы и рьяно возмутилась.
Я бы не доверилась его решению оборвать связь с папулей, и его раздражение и разговоры о том, что Вячеслав проявляет излишнее участие в нашей семье, я в лучшем случае игнорировала.
Он был хорошим семьянином, который старался сохранить в семье крепкую связь, теплые отношения и заботу друг о друге.
Это ведь такая редкость в наше время, когда семьи дробятся на отдельные
Я еще спрашивала у Гордея, разве бы он не хотел сохранить и с нашими детьми в будущем такой близкий формат семьи?
В общем, оскалился бы Гордей в открытую, то никто бы его не понял, да и скалится было как бы не за что.
Не приближайся к моей жене и детям, потому что ты меня раздражаешь?
Раздражение — не причина рвать с семьей отношения, а четко понять и объяснить, почему Вячеслав — угроза, было невозможно.
Я же не поняла. И, например, мои родители ничего не подозревали, а они Вячеслава знали до рождения Гордея, а они, вроде, не дураки.
Да и Алиса вряд ли могла предположить о темной стороне мужа.
Если Гордей — идиот, то мы все — блаженные дебилы.
И главная дебилка — я.
Чаи распивала, и явно бы окрысилась на Гордея, потребуй он прекратить чаепития.
Как так?
Почему?
Ты в чем-то нас подозреваешь? Что это еще за разговоры ты такие ведешь? Ты кем меня считаешь? Ты совсем больной? Это неправильно с отцом так себя вести!
Я смеюсь в тихой истерике.
— Если Лева и Яна не твои дети, то как удачно, что Вера залетела, — убираю с лица руки. — Да?
— Тебе смешно? — хрипло спрашивает Гордей.
— Да. У тебя есть запасной вариант.
Он молчит несколько секунд, не мигая смотрит на меня и усмехается. Я понимаю, что цапнула я его слишком глубоко.
У меня не всплывают в памяти другие моменты, в которых меня уносит после чая или других напитков рядом с Вячеславом, но сказала я то, что сказала.
Провернула нож несколько раз в животе Гордея. Намотала его кишки и выпустила их.
Но я не чувствую удовлетворения, что сделала ему больно до быстрого и беглого подергивания левого нижнего века.
Мне тошно. Тошно от себя.
Он прав. Я не видела в нем мужчину, которому безоговорочно должна доверять, и считала, что Вячеслав имеет право воспитывать его и учить, каким ему быть мне мужем.
Мне же нравилось, что я была особенная, что с меня надо сдувать пылинки, что надо цветы покупать и вечно восторгаться, как со мной-то повезло.
Если не папа скажет сыну, как надо относиться к любимой женщине, то кто тогда?
Может, свекру еще стоило влезть третьим в нашу постель и поучить сына, как удовлетворять жену?
Перебор, Ляля? Да?
Перебор, конечно, а вот напоминать, что надо купить цветы — нет. Тут можно смущенно улыбнуться. Хи-хи, мать твою, хи-хи. Нахихикалась, Ляля?
Теперь ищешь виновного, чтобы стало легче?
А если отзеркалить ситуацию, и пофантазировать, что моя мать приезжает к Гордею, они общаются, дружат и никто не видит в этом ничего плохого и сомнительного, но мне муторно. Она ведь идеал, ее все любят, а еще она смеет отпускать мне замечания, например, чем кормить мужа и как его радовать.