Предатель
Шрифт:
Подпись: «Смертельно раненный».
Бронников вздохнул.
— Нет, сынок. Он не танцует.
— А что?
— Он умирает. Его убили.
Алексей резко отстранился, замер, вглядываясь.
И, вдруг заулыбавшись — одновременно недоверчиво и покровительственно, — заговорил громко и назидательно, как делал, когда читал наизусть стихи:
— Зачем ты шутишь?! Ты что? Так не умирают. Ты разве не видишь? Он просто танцует, правда!
— Да? Ну, наверное, ты прав.
— Конечно, конечно!
Портос,
А вот и дверь лифта громыхнула…
— Привет!
Первые взгляды и касания — это просто робкие попытки убедиться: ты — та ли? Правда?.. А ты — тот?..
Однако тает мгновенная рябь неузнавания, и теперь уже шум, гам, тарарам, собака лает, ребенок вопит! — в поднявшемся гвалте никто, должно быть, и не услышал робкого аккорда нежности, прозвеневшего под невысоким потолком прихожей.
— Портос, фу! Леша, не висни, пожалуйста, я едва на ногах стою! Гера, осторожно, там яйца!.. Не толкитесь тут, через двадцать минут ужинать!..
Но, конечно, в первый момент продолжения жизни стеснились в шестиметровой кухне — Бронников подпер косяк, глядя на Киру с улыбкой, в которой сквозила тень изумления — все-таки та!.. все-таки продолжается! — Лёшик приник, прижался, уткнувшись лицом, Кира ерошила ему волосы, а смотрела на Геру, Портос же забрался под стол, где, как он давно знал, располагалась узловая точка равноприближенности любви.
Глава 1
Лифтер
Бронников сидел на своем рабочем месте под лестницей.
Судя по надрывности телефонных звонков, домогалась его гражданка Крылатова из сорок второй.
В среде дежурных к ней приклеилось нелепое прозвание «мадам». Старуха вечно требовала ответов на вопросы, которые никоим образом не могли входить в компетенцию лифтера.
— Алло, консьерж? — не раз слышал Бронников ее пронзительный голос. — Скажите, консьерж, но почему же лифт опять так громыхает?! Это невыносимо, консьерж!..
Дождался шестого звонка. Не умолкает. Седьмой.
— Алло!
Крылатова всегда начинала говорить сразу как снимали трубку, если не раньше; а сейчас он успел ощутить гулкую тишину пространства.
— Герман Алексеевич? — спросил невидимый собеседник.
Голос был приятный — глубокий, звучный. Услышать раньше, так решил бы, что это из какой-нибудь комиссии Союза… или из Литфонда, что ли… по некоему важному, но необременительному делу… какие случались прежде.
— Да, да, — бормотнул Бронников, встряхиваясь. — Я слушаю.
Знакомый голос… точно — знакомый!
— Герман Алексеевич, — повторил собеседник с легкой
И не успел он еще произнести свистящее начало своего поименования, как Бронников похолодел: Семен Семеныч!
— Это Семен Семеныч беспокоит…
Сделал паузу, дожидаясь подтверждения, что его признали.
— Вспомнили?
Почему на вахту звонит? То есть все, что ли, известно?! Даже за графиком дежурств следят?
Бронников напряженно хмыкнул:
— Ну а как же! Такое не забывается…
— Я, собственно, по пустяку. Тут вот какое дело. Можете подъехать?
— Куда подъехать?
— К нам.
— К вам?
Прежде, когда впервые выпало им побеседовать, он бы, пожалуй, не задал этого тупого вопроса. Тогда, полгода назад, Семен Семеныч, помнится, ткнул в нос грозную свою кагэбэшную ксиву — и Бронников поплелся, как баран на заклание. Без всяких вопросов. Они хотят встретиться! Какие могут быть вопросы? — они хотят, значит, надо.
— А зачем?
Семен Семеныч делано замялся.
— Поговорить бы надо, — пояснил он. И добавил урезонивающе: — Не по телефону же.
— Да? — нагло удивился Бронников. — А почему не по телефону?
— Ладно вам. Вы же понимаете.
— Допустим, понимаю. Но почему я?
— То есть?
— То и есть! — пуще наглел Бронников. — Сами только что сказали: надо поговорить. Кому надо? Мне не надо. А если вам надо, вы и подъезжайте. Милости прошу!
— Э-э-э…
Ну да ему ждать, пока там этот топтун с мыслями соберется, недосуг. Не нашелся с ответом — получи!
— До свидания!
И злорадно бросил трубку.
О чем, собственно говоря, пожалел сразу, как она упала на рычаги. Даже, пожалуй, еще долететь не успела — а он уже пожалел.
Ах, зря, зря! Ущучил! Да если Семен Семенычу вздумается, он так ущучит, что…
Не плюнет, не забудет, из списка не вычеркнет, перезвонит непременно.
Однако час прошел, другой — тишина.
Черт бы его побрал!..
Игорь Иванович заходил к нему под лестницу, как правило, под вечер.
Выглядел он моложе своих семидесяти, а кроме того и одевался совершенно не по-стариковски. Распахнет ворот светлого плаща, стянет и бросит на кушетку шелковый шарф… Бронников, вечно ощущавший кургузость своих одеяний, немного даже завидовал. Другого хоть в царскую мантию наряди — все как корове седло. А этот дорогими вещами похвастать не может, а вот надо же: все на нем как влитое, все идет, все, как говорила Кирина баба Сима, личит. Фигура, что ли, такая? — высокий, худощавый, прямой, рука крепкая, как у лесоруба или каменщика; о возрасте если что и говорит, так только седина. Ну и морщины, конечно…