Предатели
Шрифт:
Тут-то и пригодилось Емцовым знакомство с «людьми не их круга» — то есть, с нами. И — мамины идеи про поселок. Место, куда можно спрятать не только Светика, но и весь республиканский зоопарк — никто не найдет. Глухомань.
Мама назвала это «Программой спасения свидетелей».
Папа назвал это дурдомом и затею не благословил: «Только через мой труп!»
Бабушка промолчала. Борька с важным видом, покосившись на «Великую Ба», тоже не проронил ни звука. Обезьяна…
А у меня, когда светкин папа ушел, выторговав лишь вежливую форму отказа «мы подумаем», началась истерика. Я убежала в «детскую», зарылась в подушки и там кричала, орала, выла, что никуда
Так я вопила и бесилась минут двадцать, пока окончательно не выдохлась. Стыдобище, конечно. Но почему ко мне никто не подходит?
Отправляюсь смотреть. Подозрительно тихо и прохладно.
В темном зале балконная дверь распахнута настежь. Воют коты. Месяц за голыми ветками сливы тонкий и белый, как перышко.
Еле освещенная мерцанием монитора, Вера Андреевна, обернувшись, сняла наушники:
— Ты что-то сказала?
— А где все?
— Пошли прогуляться на ночь.
— А Вы?
— А я тут «Щелкунчика» слушаю. Весна. Хорошо-то как! — Вера Андреевна сладко потягивается.
Глава 15
Опять воскресенье. И не просто так, а последнее воскресенье третьей четверти.
И снова сижу утром у мамы на одеяле.
— Мам, ну что там хорошего? Давай не поедем. Вообще левое мероприятие. Еще Свету нам сбагрят… Что тебе в этом твоем поселке делать?
Ною. Убеждаю.
— Ну, все. Ты выпросила! — грозно предупреждает мама, сдвинув брови. — Сейчас ты все-таки будешь читать мой рассказ.
Деваться некуда. Рассказ — так рассказ. Мама их тоннами пишет. Как говорит, в терапевтических целях. Если что — сразу предупреждаю: критиковать нельзя. Озлится, будет дуться полдня и доказывать, что я маленькая и ничего не смыслю.
Из ящика извлекаются три замурзанных листочка с пометками.
Мама, шепотом:
— Только Вере Андреевне не давай! Пожалуйста!
— Дашь ей… Она и за деньги не возьмет, — бурчу я. — Ой, прости…
Похоже, мама решила сохранить на бумаге вообще все, что помнила о первых годах своей жизни. Где-то я читала с пятого на десятое, где-то повнимательнее. Запомнилось несколько сентенций, например: «Детям, маленьким, нельзя свободу давать, а то они по ней потом всю жизнь тосковать будут» или «Деспотия невозможна только в том случае, если деспоту уже некем помыкать». А вот про Веру Андреевну: «Мама на это не жаловалась — она была геологом! Ее гордость заключалась в том, чтобы считать, что, раз уж она здесь живет, значит, это место — лучшее на Земле».
Еще мне понравилось то место, где мама пишет, как ее пытались отдать в детский сад: «Кончился тягостный день хорошо. Что именно ей пришлось сделать, Воробышек Соня не запомнила. Но получился массовый психоз. Дети орали и выли на всю округу. И еще до конца работы воспитательница притащила Соню к маме в контору. И предупредила, что если обе они подойдут к детскому саду ближе, чем на сто метров, воспитательница за себя не отвечает. Так Соня завоевала независимость».
Ага, а вот так, значит, мама гуляла, ну и ну! «Самым прекрасным делом было копаться на помойке. У мамы под окнами ее конторы стоял ржавый мусорный бак. Там хранились всякие отчеты, а если порыться как следует, то можно найти открытку. Как-то Воробышек почти добралась до разноцветного сокровища, но порезалась о стекло, которое выкинули в мусор. Испугалась, что мама будет ругать, побежала домой, сунула руку под воду. Зажило сразу же, еще
Больше такого не получалось. Но открытия шли одно за другим. Тонкие белые полоски на небе, время от времени разматывающиеся с гулом и становящиеся широкими и гофрированными, как Сонины нарядные ленты — это тоже ленты, только дочерей Бога. О богах Воробышек Соня представление имела глубокое. Мама читала вслух мифы Древней Греции.
Еще появилось открытие — быть вместе со всеми. Потому что однажды в степи, когда машина с мотоциклом решили посоревноваться, кто быстрее, мотоцикл задавил именно Соню, а не остальных детей. Которые все отбежали в одну сторону, а Соня — в другую. И одну девочку мотоциклу показалось задавить рациональнее, чем нескольких. А никого давить в широкой степи мотоцикл отчего-то не смог. Мама вынимала из воробышкиных волос степные колючки и слушала, как мотоциклист извиняется».
А тут — про моего дедушку Игоря… «Ещё было открытие, что есть папа. Только он — путешественник. Дома бывает редко. К папе приставать нельзя. Он сердится, у него свои игрушки и он совсем не умеет рисовать. Он строит корабль. В одном отсеке корабля будет лежать картошка, в другом — мука, папина еда во время странствий. Соня хотела спрятаться у него среди продуктов, чтобы папа ее не сразу заметил и потом никуда не делся, взял бы с собой. Но момент, когда папа собрался уплыть, так и не уловила. Спала, наверное, долго».
И опять про Веру Андреевну. Только совсем молодую: «Дома у Сони — „Чёрная лошадь“ Фернана Леже, маминого изготовления. Точно так же, как рисовала, мама писала стихи в виде поздравлений и сценариев. Больше всего любила „под Маяковского“. Есениным брезговала — для слабонервных. Воробышка за слезы стыдила. Когда некуда было деть, брала с собой в клуб. Но там Соня слишком быстро пропадала. И оказывалась во всяких опасных местах, где висела паутина и химически пахло электричеством. Пропыленную Соню с содроганием оттуда выводили, объясняли, что могло убить током, и странно, что не убило.
Самая большая радость — спать с мамой у стеночки. На теплую маму закидывается нога, одна рука просовывается под мамин бок, другая вцепляется в маму. Делается все, чтобы утром мама не сбежала бы в свою контору. Но она всегда ухитрялась. Однажды Воробышек придумала никуда не пускать ее по-другому. Очень любя, изо всей любви держа зубами за платье. И был треск. И клок непрочной, как оказалось, материи во рту. Ее стукнули по голове, больно. И мама ушла, переодевшись. Соня решила ее больше не любить. Но не смогла. Дети рождаются с огромной любовью в доверчивой душе. И нужны немалые усилия, чтобы лет через тридцать не осталось ни того, ни другого. Становясь взрослыми, мы вдруг спохватываемся: а детские-то злые обещания сбылись!»
Потом про какую-то подружку Лизку: «Если на палку нацепить горшок из-под цветка, а потом ударять этим Лизку по спине, то она будет орать. Что в какой-то мере доказывает, что Лизка — тоже человек, как и Воробышек с мамой».
А вот и о встрече с прекрасным: «Есть пластинка с „си ля мур, си-си-си, си ля мур!“. Что Воробышек и орала вдохновенно, не догадываясь, что это — про любовь, но только на другом языке. Еще — висела на стене страшная лысая тетка, про которую сестра зачем-то врала, что она — самая красивая в мире. Звали тетку приказательно: „Не фертите!“ Но это еще ничего. На одной пластинке вообще было про какое-то „Турандот“. Такое слово противное, а про что поют, никто не объяснил. Может, угрожающую черную машину так зовут, что возле туалета на пустыре?»