Предчувствие: Антология «шестой волны»
Шрифт:
Я тоже задумался. Точнее, со мной как раз случилось нечто обратное: я на время перестал думать. Зачем? Сколько можно? Красивый весенний вечер, уютная светлая комната. Тепло и хорошо…
Я включился, когда Беляев уже начал что-то говорить.
— …На тебя сейчас — наша надежда. Не скажу, что единственная…
Ну, спасибо на добром слове. Давайте теперь лепить из меня героя. Всю жизнь мечтал. Взять ключевой форт, подхватить упавшее знамя… Побыть — ну, пусть не спасителем мира, как герой фантастического романа, но хотя бы спасителем армии…
Самое забавное,
Но я, конечно, не сказал ничего подобного.
— …И очень тебя прошу: будь осторожнее. Не строй иллюзий: война ещё не проиграна. То есть проиграна, но не закончена. В Империи и по её краям сейчас идут такие политические игры, что ого-го. Дай-то Бог в это не вляпаться. Легко сказать — не вляпаться, — перебил он сам себя. — Если джентльмен берётся разгребать нужник, пусть не думает, что сохранит чистыми манжеты… Ладно, это, слава Богу, не твоё дело. Твоё дело — доехать, встретиться, передать. И обязательно вернуться. — Он вдруг провёл ладонью по лбу. — Так всё сложно. Такая, чёрт её дери, паутина…
Паутина. Крупноячеистая сеть. «Нет жизни рыбарю — пророку смерти…» [2] — вспомнилась некстати строка из стихотворения. Хотя — почему некстати?…
— Домой-то я успею зайти? Хоть на час?
— Успеешь даже до рассвета. Поезд уходит в пять двадцать.
Теперь Беляев смотрит на меня спокойно, едва ли не выжидательно. Пожалуй, он вообще чересчур спокоен… и я вдруг понимаю, что он сейчас не только скрывает волнение, но и в чём-то колеблется. Похоже, есть какая-то новая малоприятная информация, в отношении которой он никак не может решить — сообщать мне её или нет.
2
Ю. Лорес.
Кажется, решил не сообщать.
Ну и ладно. Меньше знаешь — лучше спишь.
Надо, кстати, выспаться в поезде.
— Будь осторожнее, — повторяет Беляев. — Ты нам очень нужен.
Я хочу сказать на прощание что-нибудь бодрое — и понимаю, что у меня не хватает слов.
Та самая комната, откуда мы ушли утром. Почти вся обстановка осталась прежней — ну, разве что на столе переменили скатерть. И вместо свечи — опять электрический свет. Правда, теперь горит не люстра, а только настольная лампа.
Красивая такая лампа. Тёмно-жёлтый матерчатый абажур с изящными складками. И с бахромой. И на тяжёлой бронзовой подставке выступают львиные морды, почему-то очень похожие на открытых Винклером львов Хаттуса.
Раньше я эту лампу почему-то не разглядывал. Забавно, как глаз пропускает мелочи. И сами по себе эти мелочи — забавны. Почти любой заурядный предмет может таить в себе маленькое открытие. Стоит только присмотреться. Ну откуда на настольной лампе
Окно занавешено наглухо. Всё те же правила светомаскировки, ничего не поделаешь. Впрочем, к этому уже все привыкли.
А вот то, что мы сейчас с Ольгой вдвоём, — это редкость. Раньше в этой квартире почти во всякий вечер можно было найти кого-нибудь из господ офицеров — хотя никто из нас, разумеется, здесь не жил постоянно. Просто трудно было побороть соблазн завернуть сюда, возвращаясь с какого-нибудь очередного утомительного задания. Разумеется, нам с нашим опытом хорошая казарма уже давно кажется вполне уютным местом, больше ничего вроде бы и не надо… И всё-таки есть разница: прийти в казарму — или сюда.
Почти домой.
А ведь Беляеву я так и сказал о квартире Ольги: зайти домой. Оговорился, конечно.
Сама Ольга примостилась напротив меня в кресле. Я полулежу на диване и допиваю свой чай.
Мы пока молчим. Торопиться некуда, слишком многое уже сказано.
Да и хочется почему-то, чтобы подольше длилось это молчание…
Никогда оно на самом деле не длится долго.
— Тебе хочется помолчать? — Знакомый аккуратный сочувственный тон.
— Нет. Мне хочется говорить. Просто я не знаю, что тебе сказать. Как обычно… — Я пытаюсь изобразить улыбку.
Кажется, у меня даже получается.
Ну и что дальше? Вряд ли Ольга будет расспрашивать меня о делах или о положении на фронте. Не потому, что ей это неинтересно. Просто то, что ей нужно знать о таких вещах, она, как правило, понимает сама.
Я молча жду, что она произнесёт.
— Всё будет хорошо. Я уверена.
Вот это да. Господи, неужели всё уже настолько паршиво, что мой вид требует подобных утешений?… Я чуточку мобилизуюсь.
— Тебе это говорит женская интуиция?
Она как-то колеблется.
— Если угодно. — Пауза. — Ты ведь завтра куда-то уезжаешь?
— В тыл, — отвечаю я расслабленно и коротко. Расслабленно — потому что вокруг мягко и тепло. А коротко — потому что это последнее дело: хвастаться перед женщиной тем, что из тебя пытаются сделать героя.
Кстати, а в чём же, собственно, должно состоять моё геройское деяние?
Во-первых, дезертировать с фронта. Ну, за этим-то дело не станет. По военным законам Империи я уже сейчас заслужил даже не одну, а две немедленных смертных казни — причём совершенно между делом. За один сегодняшний день. Пустячки, а приятно.
Во-вторых, пройти через кордоны. Которые разнообразны и расставлены часто. Впрочем, полевых жандармов я опасаюсь мало, а патрулей Реншельда — ещё меньше. Болваны они, как правило. Хотя эти-то болваны сейчас запросто могут поставить подозрительного офицера к ближайшей стенке… Ладно, это всё мелочи. В случае чего попробуем отстреляться… Но есть и вещи, которых следует бояться всерьёз, — например, ГТП. Было ведь всё-таки в лице Беляева что-то такое… некий не прояснённый слепой уголок… Ладно. Пока проблема не обрела зримых очертаний, самое верное — не думать о ней.