Предчувствие: Антология «шестой волны»

Лазарчук Андрей Геннадьевич

Я понимаю, что ты имеешь в виду. Ты прав в каком-то высшем смысле, но по-настоящему ты не прав. А может, наоборот. Дело в том, что ты сознательно задумал невозможное. Потому что череду измен можно оборвать только вместе с жизнью.

Значит, вся наша жизнь — это бесконечно разрастающаяся цепочка измен?… А впрочем, так и есть. Становясь юношей, ты предаёшь детство. Влюбляясь в очередной раз, предаёшь всех предыдущих возлюбленных. И так далее. Он так устроен — наш мир. Ведь, в конце концов, даже весна — это предательство зимы. Мы можем или примириться с этим устройством, или взбунтоваться, чтобы попытаться его изменить.

Последнее — безнадёжно.

Но ведь как раз абсолютно безнадёжные мятежи — это

едва ли не самое красивое, что только есть в истории.

Самый первый из таких безнадёжных мятежей — это, разумеется, война титанов против богов. Как они шли в свой отчаянный бой — эти древние варианты миропорядка, неудачные пробы эволюции, уроды и калеки, от которых каждый нормальный человек и каждый современный бог отшатнулся бы с отвращением; но сила у них ещё осталась, и они атаковали всей этой силой, понимая, что на самом деле всё зря, что ничего изменить уже невозможно… но ведь нельзя же так… что Они с нами сделали?! вы, осуждающие нас, посмотрите — что Они с нами сделали!! неужели такое можно простить?., и бешеная слепая ярость вырывалась из глубин, как магма; и бой против такой гвардии был страшнее всех земных боёв, вместе взятых; но Мысль не остановить даже горячкой безумного сражения, и она у каждого пробегала тенью — предательская мысль: хуже всего, если мы победим…

Вот если из тюрьмы вырвется наш безумный отец Уран — тогда-то и начнётся самое страшное.

Нам, солдатам Империи, в этом смысле легче. Нас в бою будет согревать хотя бы то, что победа невозможна.

Кстати: а что такое Империя? В переводе на мифологический язык, который, между прочим, сам по себе ничем не хуже научного, Империя — это структура, апеллирующая к чрезвычайно древним силам. Более древним, чем управляющие современным миром олимпийцы. Значит, все неправдоподобно кошмарные черты жизненного уклада Империи — это просто очень последовательный вариант всё того же мятежа против богов. Всё та же лава, рвущаяся к небу.

Иногда я пугаюсь собственных мыслей. Думаешь, думаешь — и выдумываешь порох…

Но у мысли есть тот недостаток, что её нельзя остановить на полпути. Бесполезно. Проще додумать до конца. Например: все красивые и страшные безнадёжные мятежи, описанные в истории, относятся к одному роду событий. Мятеж Брута против Цезаря и мятеж Империи против Европы суть одно: вызов, брошенный Мирозданию. Разница только в том, что в разных случаях погибает разное количество людей.

Если я против таких действий — то уж надо быть против. А если я их одобряю, то следует быть, чёрт побери, хотя бы последовательным.

Но тогда какое я имею право осуждать человека, решившего до конца защищать Империю? При такой постановке вопросов сами понятия «можно» и «нельзя» теряют смысл… — и, мысленно это выговорив, я с настоящим ужасом одёргиваю себя: не смей! не смей так думать! ты сошёл с ума! ты понимаешь, до чего так можно докатиться?!.

А единственная альтернатива — это измена и сдача. Череда измен и сдач, в просторечии именуемая жизнью.

Круг замкнулся.

Я не знаю, что сказать.

Костя откашливается.

— Я понимаю, что моё решение — это глупость и идиотизм. Более того…

Он не успевает договорить. От ограды парка доносится треск мотоциклетки и крик:

— Рославлев! Поручик! Поехали!

Ну вот и всё, и очередной разговор оборвётся незавершённым. Начала и концы, господа. Начала и концы. И вот подпоручик Семёнов остаётся у меня за спиной, всё дальше и дальше позади, по-прежнему сидящий на скамейке и погружённый в свои мысли, а может быть — наоборот, уже всё решивший, — ему сейчас легко… — а я почти бегу туда, к улице, не ища дороги, разводя на ходу руками мокрые чёрные ветки, — просто потому, что пора.

Кажется, мы даже не простились.

…Одиссей,

сказал я. Ты не знаешь, зачем всё-таки это было нужно? Понимаю, что смешно такое спрашивать — при том, что войну-то вроде бы начал именно я. И именно я больше всех не понимаю — зачем. Мы воюем десять лет, война уже давно стала для нас нормальным состоянием. Я прекрасно помню все свои поступки. Когда Елена ушла на троянском корабле, я просто-напросто сделал то, чего не мог не сделать. Но почему-то от этого загадок становится только больше…

Ну что ты, Менелай, сказал Одиссей. Всё очень просто: молодая империя стремится переделать мир. Это как динамика кристаллических фаз. Не было бы твоей Елены — наследники Атрея прекрасно нашли бы другой повод двинуть войска в Ионию. С Трои-то в любом случае надо было начинать, она — стратегический ключ. Транспортный узел, нависающий с фланга. А уж где всё закончится…

…Швеция опоздала к разделу колоний. Всё закончится в Южной Африке, где зулусы генерала Врангеля до сих пор держат оборону против пижонистых мальчиков в мундирах цвета хаки. А может, всё закончится на просторах России. Или в каменистой пустыне Синая, куда всё-таки добредёт армия Агамемнона, чтобы рассыпаться под ударами фараона. Или в том же Эгейском море. Впрочем, юг или север — какая разница? Когда английский десант высаживался в Зеландии, его встретили пулемётами; те, кто выжил, говорят, что балтийская вода была малиновая от крови — буквально. И всё это случилось бы неизбежно, с такой же предопределённостью, как вода из опрокинутого кувшина растекается по столу; а знаменитое покушение на принца Эрика-Леопольда — всего лишь повод…

Чушь, сказал я. Катастрофы так не начинаются. Знаешь, почему невозможно задолго и точно предсказать землетрясение? Все, кто жил в Европе — не политики и не военные, — помнят, что в тридцать четвёртом году всё рухнуло на ровном месте. Вот — мир, в котором о войне никто и не думает, а вот — уже война. Как будто мы споткнулись на апельсиновой корке. Говорю тебе как специалист: в сложной системе реальное богатство возможностей всегда намного больше, чем можно предположить на взгляд извне. Там, где мы видим всего два-три варианта, их на самом деле — тысячи…

Вот эта война, например, началась фактически из-за агрессии шведов против Бранденбурга. А что, если бы кронпринц тогда не поехал в Берлин? Что, если бы Эгисф убил Агамемнона на десять лет раньше? Что, если бы Швеция вообще не стала империей? Что, если бы Алексей IV не отрёкся от престола? Могло ведь случиться всё, что угодно! Миллиарды пьес, в которых для нас написаны триллионы ролей… Когда я всерьёз задумываюсь о таких вещах, мне делается страшно. Мне начинает казаться, что нас всех — меня, Костю, Михаила, Ольгу — захватил и понёс какой-то странный спиралевидный поток; и я опять чувствую кожей прикосновение пустоты. Дыхание Хроноса. Мир сворачивается и разворачивается, как туманность — или как обёртка от детской хлопушки; и на этой обёртке нарисовано множество картинок… Вот варварская конница врывается в заснеженный город — всадник с зелёным рисунком на щеках пробует копьём ставни; сторожевые дозоры сбиты, а подмоги не будет: никому не выйти за пределы, поставленные Хроносом… Вот, разгоняя барашки, из волн показывается чёрная рубка, и изящный чайный клипер опрокидывается, получив в бок две торпеды: пожалуйте к Хроносу в гости… Ничто не предопределено, крушение было чистой случайностью — эта мысль высвечивается передо мной ясно, как ночная реклама, и сразу за ней — другая мысль: мы прошли через этот ад, потому что так было суждено…Кем суждено? — нет ответа. Вопреки всяческому вероятию — неужели так? Щупальца Хроноса смыкаются на моём горле. У меня начинает сосать под ложечкой. Всадники в панцирях несутся по пустому городу. Ненавижу тебя, Хронос! Ненавижу!!!