Предчувствие беды
Шрифт:
– Ладно, че психуешь? Меня Гиви угостил. Гляди, фраер из хаты выходит! – Муха ткнул кривым пальцем в окно.
Фраер действительно топал через пустырь в обратном направлении. Голова повешена на грудь, лицо закрыто козырьком дурацкой кепки, руки – в карманах.
– Переживает, – вздохнул Муха.
– Ты, козлина, не о нем печалься, ты о нас печалься.
– А че?
– А че он приперся-то? – заорал Жало. – Ему нужно баксы собирать, а он здесь болтается!
– Так, может, он собрал уже? – простодушно предположил приятель.
– Двадцать кусков?
– А че? Небось на нары-то неохота. Да еще по такой статье. Очко-то подставлять. Тут запляшешь.
– Заткнись, убогий, достал ты меня! – рявкнул Жало.
Он нервно закурил, прошелся пару раз по кухне, затем снял телефонную трубку.
– А вот мы сейчас проверим, как он их собрал, – накручивая себя, цедил он сквозь зубы.
– Ну че, падла, бабки собрал? – измененным, низким голосом спросил вор.
По тому, как полезли на лоб белесые брови приятеля, Муха понял, что оказался прав. Он радостно захихикал, потирая руки.
– Я не понял, а чего ты, мля, в хату-то приперся? Думаешь, тебя не видно? Я те говорил, что «девятку» твою отслеживаю? Записку? Это про что? А-а-а. Ну давай встречаться. У машины? Щас! А ты пока ментов вызовешь, да? Нет, родимый. Давай, где народу много. Где? Нет, мне это место не нравится. Давай… у метро. Возле «Щукинской». Там на кольце трамвайном, рядышком, ларек пивной и столики около него. Я к тебе подойду, мудила. Че? Че ты всхлипываешь, мудила? Бабу? Вот бабки получим, я тебе записку передам, где она находится и когда ее забирать можно. Да сегодня, сегодня. Гарантии? Ишь ты, гарантии ему. Гарантии в гарантийной мастерской. Че? Голос ее? Ты че, мудила, не веришь, что она у нас?! Ладно, сейчас услышишь.
Жало потащил телефон в комнатушку. Муха шел следом, поправляя длинный шнур. Окна в комнате были плотно занавешены. Жало опустился на корточки возле топчана, держа трубку чуть в стороне.
– Саша, Ляксандра, проснись.
Саша застонала. Кто-то тряс ее за плечо. Открыв глаза, она в перый момент подумала, что находится все еще там, в темной комнатушке, в руках маньяка. Женщина отчаянно закричала.
– Ты чего орешь? – в свою очередь заорал Жало и выскочил.
Он вернулся на кухню.
– Ну, слышал? Короче, чтобы был на месте через час. Ждать не буду.
Он швырнул трубку на рычаг.
– Ставь чайник, – коротко бросил Мухе. – И быстро. Чтобы через три минуты был стакан чая. Бросишь туда таблеток и неси. Смотри, чтоб не очень горячий! Чтоб она сразу могла выпить, понял?
Сам он прошел к Саше. Она сидела на постели, испуганно озираясь.
– Где я?
– Ты у друзей, Сашенька, у друзей.
– Сколько времени? Я что, спала?
– Поспала немного, что такого?
Саша жала пальцами виски. Голова отчаянно болела.
– Как же я заснула? А милиция? – вспомнила она.
– Была. Мы им все рассказали и телефоны дали твоего маньяка. Они и поехали его брать. А ты спала уже. Решили тебя не беспокоить. Они так и сказали, что это, мол, шок. Беспокоить нельзя. Когда очнешься, мол, тогда позвонить. Они за тобой приедут.
– Как
– Да что такого-то? Заснула и заснула. Поспала-то всего чуть-чуть. Значит, надо было. Организм своего требует. Такого натерпелась! А вот и чаек подоспел! На-ка выпей. Голова, что ли, болит? Господи, после такого-то, что он с тобой натворил, тут все заболит! Это у тебя отходняк! Погоди, сейчас полегчает тебе, – не переставал он трещать, следя за тем, как женщина прихлебывает чай.
Он сидел рядом, без умолку говоря что-то ласковое и успокаивающее. До тех пор, пока она не заснула.
– Значит, так. Едем вдвоем, – коротко бросил Жало, выходя на кухню.
– А баба?
– Я ее привязал на всякий случай. Она, правда, спит бревном, но береженого… Подходим к месту врозь. Ты первый. Займешь столик… Скажем… первый справа от ларька, понял? И гляди в оба. Как наш бобер подойдет, как встанет, не будет ли с ним кого. За другим столом, скажем. Потом я подойду, возьму пива. Встану почти напротив, второй столик слева. Если все нормально, хвоста никакого нет, ты мне знак подашь.
– Какой?
– Ну… пену с пива сдуешь, например. А если он с кем-нибудь перемигивается, переглядывается, тогда плюнешь, понял?
Муха кивнул, запоминая.
– Потом, когда я бабки получу, беру машину, покружу по городу – и сюда. А ты трамваем сразу возвращайся.
– Почему это? Чего это я на трамвае?
– Чтоб внимания к тебе, дурила, не привлекать – раз. Чтобы бабу надолго не оставлять – два.
– А ты зачем по городу кружить будешь?
– Чтобы от наблюдения оторваться, если что. Он же на машине, может погоню устроить. Все понял?
Муха кивнул.
– Теперь нужно придумать, что написать в записке. Куда мы телку перекантуем и когда. Сейчас у нас половина седьмого, так? Туда-сюда, обратно… Думаю, в десять вечера сможем ее припаковать… На Восьмой улице Текстильщиков. У меня там шмара одна жила, я там скверик знаю. Вот мы ему щас по-быстрому маляву настрочим и картинку нарисуем, где его баба сидеть будет.
– Что-то я не врублюсь, а с чего это он бабки отдавать будет, если мы ему его бабу тут же не отдадим? Мы ж его отыметь можем: бабки взяли и слиняли. А бабы нет.
– Тебе эта баба нужна? Вот. И мне она по хрен дым. Значит, какой нам резон ее держать? Он же это понимает. А потом, у него выбора нет. Он под статьей ходит.
– Не нравится мне это…
– А что тебе нравится? Только жрать, пить и порошок нюхать, е… – Жало разразился трехэтажным матом.
Муха притих. В конце концов, хата не его, а приятеля. Он здесь вообще на птичьх правах. Позвал его Жало вместе после ходки кучковаться, так с таким же успехом и выгнать может. А уходить некуда. Маманину квартиру, в которой он прописан был, после ее смерти сестры разменяли да и разлетелись по сторонам. Вышел на свободу – ни мамани, ни жилья. Из всех родственников – только корешок по имени Жало. Так что лучше его не злить.