Предчувствие смерти

Владимирская Анна

— О чем ты думаешь? — спросил Веру Андрей.

— О Коктебеле.

— И что же именно? — поинтересовался Жаровня, обернувшись.

— Я, Ванечка, размышляю о том, что когда Господь создавал Землю, у Него на каждую часть нашей планеты был свой день. Например, Антарктиду Он явно слепил в понедельник. После выходных у Него было плохое настроение, и Он, кроме льдин и айсбергов, ничего не хотел делать. А вот Крым, и особенно Коктебель, Он явно создал в самом лучшем своем настроении.

— Значит, в пятницу! — сделал вывод Иван и подмигнул.

— Почему в пятницу? — не понял Двинятин.

— Впереди два выходных,

настроение хорошее. Так, Веруня? — кратко объяснил Иван.

— Точно так. Наш Создатель понимал, что нужно дать людям представление о рае хоть на каком-нибудь кусочке Земли. Вот и получился Крым.

— А как же всякие там Канары, Мальдивы и прочие навороченные курортные острова? Они, по слухам, тоже хороши. А ты как считаешь? Андрей вопросительно смотрел на Веру.

— На Канарах и Мальдивах не бывала, врать не буду. А в Турции, в Италии или Болгарии, как на мой вкус, интересно только в первый раз, а здесь — не просто интересно… Как бы объяснить? — Она ненадолго задумалась. — Здесь мы дома. Понимаешь, эта красота, — Вера повела рукой вслед бегущим за окном автомобиля виноградни-кам, — этот мир, он создан словно специально для нас. Тут все, что нужно, для ощущения полноты жизни — и романтика, и дикость.

— Нашему человеку, когда все идеально, как в Германии или в Голландии, не годится. Тобто должно быть немножко грязно, слегка некультурно, и сервиса чтоб не очень много, я правильно вас понял, доктор? — иронизировал Жаровня.

— Иван, мы вроде бы на «ты» давно, — поправила Вера шутника. Но высказать свое мнение по поводу его тирады не успела; они приехали.

Особняк Феофанова производил сильное впечатление. Даже при первом взгляде дом казался очень уютным и комфортным. Внушал ли это цвет его, синий с белым, или полукружие каминного зала и смотрящие на белый свет широкие окна в узоре красивого литья, а может, высокая каменная лестница, приглашавшая взойти, — но только уже с внешней стороны дом начинал выказывать свое обаяние. Чем-то неуловимым он был похож на синебелый корабль с плавными линиями полукруглых объемов. Он одновременно прочно стоял на земле и плыл, как парусник или белый теплоход. С тыла к нему подступала хвойная стена леса, и это еще больше напоминало темно-зеленую волну, по которой плывет красавец дом. Молчаливые старые сосны за домом транслировали суетящимся пришельцам главную суть этого места — спокойное достоинство.

Когда они подошли к особняку, из-за ажурной ограды послышался лай и к забору подскочил здоровенный доберман. Вера отшатнулась, взглянув на Андрея. Он покачал головой. «Не тот», — поняла она… Оля и Кирилл собачку не испугались и делали ей губами «пцу-пцу». Они ничего не знали о вчерашнем нападении пса, так решила Вера; нечего им лишний раз волноваться.

Подошел водитель автобуса, открыл ворота. Доберман обнюхал прибывших и умчался.

— Я хочу пройтись немного по саду, а вы идите, — сказала Лученко.

— Укачало, это быват, — кивнула Светлана Павловна и увлекла всю компанию куда-то за угол. Андрей хотел остаться с Верой, но она шепнул а ему на ухо: «Ты будешь меня отвлекать», и тот, вздохнув, отошел.

Веру вовсе не укачало, она действительно хотела полюбоваться красотой и немного побыть в одиночестве. Растрепывая волосы, постоянно дул сильный теплый ветер. Листья растений трепетали и свистели на этом ветру. В стороне, в синеватом

мареве, лежала глыба Карадага. Вдалеке и чуть ниже виднелось море, там была набережная и рядом с ней, как было известно Вере, — дом-музей Максимилиана Волошина. Когда-то, в начале прошлого века, в так называемый Серебряный век русского искусства, здесь побывал почти весь цвет писательско-художественной интеллигенции. Цветаева, Булгаков, Вересаев, Мандельштам, Алексей Толстой, Грин и другие получали у Волошина стол и кров, плавали в этом море, загорали на этом раздражающем ветру, собирали камешки и увозили их с собой на память. Вера неожиданно подумала: понятно, почему все, кого душил пыльный город, приезжали сюда. Не только потому, что в доме Волошина можно было не стесняясь разговаривать обо всем, о чем молчалось в других местах. Они ехали сюда за ощущением свободы и праздника. Ведь в городе даже праздники — это миски салатов, шампанское под бой курантов и толкотня на площадях. А здесь, у моря, — это покой и ощущение возврата частицы к целому. Мы носим море в своей крови, и оно всегда зовет нас к себе.

Неожиданно раздался громкий возглас:

— Вера Алексеевна! Ау!

Обернувшись, Вера увидела мужчину средних лет, богемной наружности, в соломенном брыле, белой навыпуск сорочке, потертых джинсах и с тростью. Он стоял у гранитной балюстрады и выкрикивал ее имя. Мужчина быстро сбежал по ступеням лестницы и подошел прямо к Вере. Походка его, сначала скованная и неуклюжая, без участия рук, по мере приближения к Вере становилась стремительной, с легким наклоном. Сзади из-под соломенной шляпы стал виден хвостик черных волос, прихваченных резинкой,

— Кадмий Феофанов, дядя Галины Жаровни. Она ведь с вами уже знакома? Тесен мир, не правда ли?

— Здравствуйте, — сказала Вера, рассматривая лицо собеседника и фиксируя привычным глазом его мимику. — Да, мы познакомились с Галей и Иваном, а потом эта трагедия… Приношу вам свои соболезнования.

— Спасибо. Бедная Катюша! Всегда была слишком эмоциональна, неуравновешенна. Только белое и черное. Только восторг или ненависть. Она с самой молодости проявляла максимализм. Я думаю, ей надоела старость. Решила свести счеты с жизнью. У нее и раньше бывали тяжелые депрессии. Вот и результат…

Речь Кадмия Феофанова, вначале громкая, как у чтеца-артиста, на предпоследней фразе поменяла тональность и стала невнятно-бормочущей. Вера спросила его:

— Простите, как ваше отчество?

Молчание. Собеседник смотрел на лежащее далеко внизу море. Затем очнулся так же внезапно, как впал в глубокую задумчивость:

— Что?

— Ваше отчество?

— А… Иванович. Простое и без затей. Не то, что имя. Отец мечтал, чтобы мы с братом стали людьми искусства. Потому и назвал меня Кадмий, а его — Август. Знаете, что такое «кадмий»?

— Знаю, это название краски…

Феофанов стремительно перебил ее:

— Вы умница, желтой краски. Правильно. Так вот, депрессия. У меня тоже, знаете ли, бывают депрессии, но не до такой степени, нет, не до такой…

— Кадмий Иванович, у вас есть брат-близнец?

Феофанов нахмурился.

— Да. Был. Но не понимаю, откуда…

— Значит, это его фотографию я видела по телевизору. Весной, в передаче «Криминальная хроника». Он работал в сфере недвижимости, кажется? Его убили. Примите еще раз мои соболезнования.